Мэрилин Монро

За несколько дней они вдвоем проехали тысячи километров, сняли целые горы фотографий. Каждый день де Дине вылавливал красоту Нормы Джин в окружении гор и скал. Они одни посреди пустыни. У него такое чувство, будто он похитил ее, чтобы она принадлежала ему одному. С каждым днем Норма Джин все краше, всегда рано встает, красится, причесывается — и готова к работе. Каждый день фотограф сгорает от желания попросить ее позировать обнаженной, и каждый день ему недостает для этого дерзости. Каждую ночь желание мешает ему спать и побуждает постучаться в дверь Нормы Джин, которая мягко отправляет его в его постель. У де Динса нет больше сил. Он просит молодую женщину выйти за него замуж. Он оплатит все расходы на развод, надо просто поехать в Лас-Вегас, чтобы не затягивать с этим делом. У них будет много детей, он всю жизнь будет ее фотографировать, потому что она станет суперзвездой, твердит он ей ежедневно. Пока она никому не известна, говорит он, но однажды… Однажды, предсказывает он, ты станешь самой фотографируемой женщиной в мире.

Норма Джин смеется, она так счастлива. Приятно слышать такие вещи, приятно встретить человека, разделяющего ее бредни. Андре такой милый, просто прелесть. Он купил ей ее первые джинсы. Ей в них хорошо, хотя раньше она носила и любила только платья. Он фотографирует ее в брюках, в пуловере, в юбке, в платье, с волосами, собранными на затылке и распущенными по плечам. В национальном венгерском костюме. Она не уверена, что хочет его. Для нее важно желание, которая она ощущает в нем. Чем оно сильнее, тем больше она значит. Сам по себе половой акт — завершение, а следовательно, в какой-то мере конец. Она к этому не стремится. Но она должна это Андре, который ведет себя с ней так по-рыцарски, даже согласился отвезти ее в Портленд (в двух тысячах километрах отсюда), сутками сидя за рулем, чтобы навестить ее мать, которую только что выпустили из психиатрической лечебницы. Скоро Рождество — период года, который нагоняет тоску на Норму Джин. «Договорились, — сказал де Дине. — Съездим туда, а потом займемся твоим разводом».

Норма Джин ничего не сказала и в этот вечер пустила Андре в свою постель.

Приезд к Глэдис стал катастрофой. Несчастная женщина жила в небольшом гостиничном номере в Портленде. «Какого черта ее так быстро выпустили из больницы?» — спросил себя де Дине, как только ее увидел. Она едва узнала Норму Джин, которая с лихорадочной поспешностью распаковывала подарки, купленные для матери на первые сбережения. Глэдис на них даже не взглянула. Ни слова не сказала. Сославшись на важную встречу, фотограф оборвал эту пытку и поскорее увел оттуда Норму Джин, которая не раскрыла рта всю обратную дорогу.

Незаживающая детская рана. Яростное бессилие, чувство несправедливости, вины и необходимости реванша терзали ее сильнее обычного. Однажды у нас будет свой домик, мама, только для нас двоих, однажды, домик, обещаю тебе…

В Лос-Анджелесе ее ждало письмо от Джима Дагерти, сообщающего о своем приезде. Андре де Дине сказал Норме Джин, что может уехать на время, пока она не уладит дела с разводом. Он поедет в Нью-Йорк, там только что скончался один его друг. Да, сказала Норма Джин, хорошо. Но набирающая популярность модель из агентства мисс Снайвли не намерена выходить сейчас замуж за кого бы то ни было, пусть даже за известного фотографа, благодаря которому ее портфолио прибавило в цене. Она думает только о карьере, расплывчато отвечает на письма и беспрестанные телефонные звонки безумно влюбленного, умирающего от тревоги и снедаемого сомнениями — там, на Восточном побережье. С Джимом Дагерти обходятся не лучше. Выйдя из поезда в конце декабря 1945 года, он с ошеломлением увидел, что Норма Джин не ждет его на перроне Ван-Нейса. Она работает. Никакого случайного совпадения. За три недели пребывания в Лос-Анджелесе молодой моряк почти не видал своей жены, которую со всех сторон осаждали фотографы. Джим Дагерти не узнавал девушки, на которой женился. Норма Джин напустила на себя уверенный вид. Она иначе причесывается, иначе одевается. Теперь она на обложках журналов в купальном костюме. Она зарабатывает деньги. Она горда этим и хочет, чтобы Джим разделял ее радость. А его, скорее, обуревает чувство стыда. Неизбежности. Фотография его полуодетой жены на стенах автозаправок или в шкафчиках его приятелей-военных — он бы прекрасно без этого обошелся. Между ними полнейшее взаимонепонимание. Оно выливается в окончательные, роковые слова Джима Дагерти, накрученного своей матерью, соседями, сплетнями, — твоя карьера или я.