Мэрилин Монро: Блондинка на Манхэттене

Этот «новый эксклюзивный жанр фоторепортажа», как заявляла обложка «Redbook» в 1955 году, восстанавливает связь между реальностью и вымыслом. Мир, в котором Мэрилин и Джеймс Дин смешиваются с толпой пассажиров в метро, — тоже форма фикции, только новая и более опасная. Вскоре ее возьмут на вооружение политики, чтобы сломать барьер отчужденности и внести немножко тепла в торжественность протокола. Для властей предержащих это будет эффективный способ создания видимости сопереживания чаяниям избирателей. После Мэрилин, погруженной в изучение газеты «Motion Picture Daily» на диване нью-йоркского отеля, мы увидим Джона Кеннеди в Овальном кабинете. 1963 год: президент Америки работает за столом — точь-в-точь добропорядочный отец семейства, субботним вечером разбирающий накопившиеся бумаги, — а у его ног играет сынок Джон-Джон. Сценку «подсмотрел» фотограф Стенли Тритик. Сделанные им снимки произведут фурор во всем мире. Разумеется, видел их и Барак Обама. Сорок пять лет спустя он сфотографируется с дочерью Сашей: папа в рубашке с закатанными рукавами работает, а девочка играет в прятки — в Белом доме есть где спрятаться. Таким образом, к концу 1950-х фотоискусство окончательно перевернуло страницу. Отныне великие мира сего, те, кто вскарабкался к самым вершинам могущества, будут как одержимые стремиться к тому же, к чему стремилась Мэрилин: выглядеть обыкновенными людьми, одновременно жестко контролируя собственный имидж. Затем на свет явится целая армия всевозможных экспертов и советников по связям с общественностью и нам покажут бизнесменов и политиков в «повседневной» («casual») одежде: вот они бегут трусцой по улицам городов или лесным тропинкам, вот они стоя завтракают на кухне, вот они покупают в булочной круассаны или переворачивают сосиски на решетке барбекю. Мы сможем лицезреть их на отдыхе: на бортике бассейна, верхом на лошади, в Диснейленде, перед египетскими пирамидами, с наброшенным на плечи полотенцем или с ребенком на закорках, за чтением газеты — в майке, свитере, а то и вовсе голыми по пояс, в рабочем кабинете — ноги на столе, а на ногах — дырявые носки. Они будут ходить на рынок и на рыбалку, играть на аккордеоне или саксофоне, а мы тут же вспомним полуголого Джеймса Дина, колотящего по барабанам, и Мэрилин Монро, ожидающую поезд на платформе метро «Гранд-Сентрал». «Представители шоу-бизнеса и политики слеплены из одного и того же теста, — утверждает Роберт Стайн. — Они хотят, чтобы их любили, но главное, они хотят продемонстрировать миру свой тщательно проработанный имидж. Они хотят, чтобы мы видели их такими, какими они видят себя, или такими, какими им самим хочется себя видеть».

Смерть Файнгерша по времени совпала с широким распространением слова «папарацци», впервые мелькнувшего в фильме Феллини «Сладкая жизнь» (1960). Отныне новая раса фотографов лезет из кожи вон, чтобы прокрасться в самые запретные места и украсть «подлинную картину» — как раз ту, которую политики и прочие знаменитости старательно от нас прячут. Однако привнесенная ими эстетика — крупное зерно, расплывчатость изображения — начинает проникать и в постановочную фотографию. Принципиальное для современности смешение реальности и вымысла присутствовало уже и в репортаже, посвященном Мэрилин. «В любом случае, — защищается Роберт Стайн, — никакой реальности самой по себе не существует. Есть разные слои реальности. Есть неоспоримые факты, и задача журналистики — сообщить о них широкой публике, иногда — разоблачить их перед широкой публикой. Но есть и более сложные, неоднозначные, расплывчатые истины. Именно эти пограничные зоны, в которые не отваживался ступать никто, мы и пытались исследовать в то время. Возможно, строго говоря, это и не была единственная реальность. Но это хотя бы было интересней, чем все то, что делали тогда другие». Тогда получается, что права Сара Черчуэлл, увидевшая в Мэрилин провидческую фигуру: «Совершенный образец эпохи рекламы, идеальный образ, позволяющий — к нашему величайшему удовольствию и сладкому ужасу — перемешивать между собой факты и вымысел, сказку и реальность до такой степени, что уже невозможно отделить одно от другого». В эту самую «рекламную эпоху» звезды настолько глубоко внедрились в нашу повседневную жизнь, что над нами нависла угроза утраты идентичности. Отныне «народом» — «people» — стали именно они.