Мерлин

Мигом появился Гвендолау в малиновой шелковой рубахе с черным широким поясом. Штаны на нем были в сине-черную клетку, как и плащ на плече, заколотый большой витой пряжкой из серебра. Гривна на нем тоже была серебряная. Одним словом, королевский сын с головы до пят.

Ганиеда вернулась ко мне, а Гвендолау с отцом отошли обсудить дела. Некоторое время они серьезно переговаривались, хмуря брови и скрестив руки на груди, стоя в уголке у очага, где жарился, шипя и брызгая жиром, вепрь.

С появлением господина зал начал наполняться людьми. Многие из них приехали с Кустеннином, другие пришли на пир из поселка. Король и его сын прервали беседу, и Кустеннин вышел встречать гостей. Каждого он приветствовал отдельно, каждого ласково обнимал. “Вот человек, — подумал я, — который умеет любить друзей. Как же он относится к врагам?”

— Дело хуже, чем я думала, — тихонько поведала мне Ганиеда.

— Откуда ты знаешь? — Я смотрел, как король приветствует гостей, шутит, смеется, передает по кругу рога с медом: счастливый монарх встречает старых друзей, на челе его — ни тени заботы.

— Знаю, — прошептала Ганиеда. — Он ничего не рассказал мне и сразу заговорил с Гвендолау, даже не выпив кубка. Смотри, он и сейчас не прикасается к питью. Видишь — берет рог и передает дальше, не пригубив. Да, вести тревожные. Ночью будет военный совет.

Все было так, как она сказала. Вглядевшись внимательнее, я тоже различил среди гостей скрытый ток беспокойства. Люди говорили и смеялись, но слишком громко и нарочито.

Куда я влип? И вообще зачем я здесь?

И я задумался о том, что ждет меня далеко на юге. Нет, все-таки зря я задержался.

Но почему? Я пробыл в фейне Сокола три года и, хотя скучал по дому, никогда не чувствовал такой спешки. Впрочем, сейчас дело иное. Я задержался исключительно ради собственного удовольствия, потому что хотел быть рядом с Ганиедой. Да и она, не высказывая этого прямо, дала понять, что хочет, чтоб я остался.

Ах, Ганиеда, как же я все это помню!

Мы пировали в бревенчатом парадном покое, среди света и смеха; в чаду от жареного мяса блестели глаза и гривны, среди властителей Годдеу ходили по кругу окованные золотом рога, и те пили и пили, хотя их повелитель не прикоснулся к вину. После предупреждения Ганиеды я внимательно следил за происходящим, да и не я один. Гвендолау тоже следил — трезвый и настороженный — со своего места за высоким столом.

Когда с едой было покончено и вожди потребовали песню, Ганиеда взяла лиру и запела. Я удивился не тому, что она поет, потому что голос у ней был и впрямь красивый, но тому, что у богатого и Могущественных владыки нет барда, а то и двух. Да он мог бы держать полдюжины придворных певцов, чтобы те возносили ему хвалы и пели о мужестве его витязей.

Закончив петь, Ганиеда подошла ко мне и потянула меня за рукав.

— Идем.

— Я хочу видеть, что будет.

— Нас это не касается. Пошли. — Разумеется, она имела в виду, что не касается меня.

— Пожалуйста, — взмолился я, — давай выясним, что будет. Если на севере неспокойно, об этом стоит знать и моим родичам.

Она кивнула и села рядом со мной.

— Зрелище будет не из приятных. — Голос ее был жестким, как каменные плиты на полу.

Почти сразу Кустеннин поднялся и раскинул руки.

— Друзья и родичи! — воззвал он. — Вы пришли сегодня есть и пить за моим столом, и это славно. Король должен поддерживать свой народ, делиться с ним во дни мира, оберегать его во дни бедствий.

Те, кто сидел с ним рядом, одобрительно застучали по столу кубками и рукоятками кинжалов. Я заметил, что Гвендолау исчез из-за стола.

— Еще одно право короля — сурово расправляться с врагами. Наши отцы защищали свою землю и людей в тяжелые времена. Тот, кто попустил врагу вторгнуться в свой край, убивать его подданных, жечь их поля и добро, — не достоин своего имени.

— Верно! Верно! — закричали вожди.

— И всякий, кто обратился против сородичей, такой же враг, как морские волки на боевой ладье.

При этих словах зал смолк. Огонь трещал в очаге, за стенами выл ветер. Капкану оставалось только захлопнуться, но вожди еще не осознали этого.

— Лоетер! — вскричал король. — Так ли это?

Я стал искать глазами того, кого он назвал. Это оказалось нетрудно — после королевских слов вокруг него образовалась пустота.

— Так, повелитель, — отвечал Лоетер, узколицый верзила с брюхом, как у борова. Он беспокойно огляделся.

— Ну, Лоетер, как мы наказываем тех, кто предает собственных родичей?

Теперь все глаза смотрели на Лоетера. У того на лбу выступил пот.

— Мы лишаем их жизни, повелитель.

— Мы убиваем их, Лоетер, так?

— Да, повелитель.

Кустеннин мрачно кивнул и оглядел вождей.

— Вы слышали, этот человек сам изрек себе приговор. Да будет так.

— Что за безумие? — закричал Лоетер. Он вскочил, держась за рукоять кинжала. — Ты меня обвиняешь?

— Не я тебя обвинил, Лоетер. Ты сам себя обвинил.

— В чем? Я ничего не делал.

Кустеннин сверкнул глазами.

— Не делал? Тогда ответь, откуда золото на твоей руке?

— Оно мое, — огрызнулся Лоетер.

— Откуда оно взялось? — спросил Кустеннин. — Отвечай без утайки.

— Мне его подарили, повелитель.