Мерлин

Оглушительный рев валлийцев и логров поглотил все вокруг. Я увидел, как они бегут на врага со звериной яростью, удесятеренной нанесенным им оскорблением. Это был ураган, и он смел все на своем пути. В рядах саксов началась паника. Бой отодвинулся на несколько миль, освободив то место, где, словно скала, стоял перед распростертым на земле телом Пендрагона мой дед. Я остался один перед ним, посреди горы из мертвых тел - красноречивого свидетельства беспощадности, с которой он защищался. Он был ужасен. Покрытый кровью с головы до ног, он, казалось, держался на ногах только благодаря нечеловеческому усилию и чудовищной воле. Его голова вздрагивала, как у смертельно раненного хищного зверя, который в отупении наступающей смерти собирает последние силы, чтобы продлить еще немного свою жизнь. При каждой судороге с его лица стекал и падал на траву кровавый дождь. Он воткнул меч в землю и оперся о него.

- Еще слишком рано, - прошептал он. - Спускаются тени. Слишком рано. Нужно преследовать их. Обещай мне, Мерлин.

- Я клянусь тебе, отец. Он бросил на меня странный взгляд и упал замертво. Мои стражи догнали меня. Они с плачем окружили тело короля - это были его самые старые товарищи, они были рядом с ним во все время его царствия. Я один не проливал слез и в смятении чувств, обуревавших меня, сам не знал, любил ли я или ненавидел этого человека.

Пендрагон был еще жив. Я велел перенести обоих королей в шатер и обмыть их раны. На ту рану, что Пендрагон получил в живот, было ужасно смотреть. Я сшил ее разошедшиеся края, но я достаточно понимал во врачебном искусстве, чтобы определить, что он был обречен. Он не издал ни единого стона. Мой дед был иссечен сотней ран, через которые - хотя ни одна из них и не была смертельной жизнь вытекла вместе со всей его кровью. Их красная сеть пересекала белые нити его старых шрамов. И это гигантское истерзанное тело, словно побежденное наконец совершенное орудие войны, выражало собой со всей безобразной красноречивостью то вечное торжество грубой и жестокой силы, которым и была его жизнь. Утер вернулся с наступлением ночи - с обессиленной, но победоносной армией. Он разбил саксов. Войдя в шатер, он, безмолвный и потрясенный, смотрел на двух королей, возлежащих на своих ложах. Пендрагон увидел его, сделал нам знак приблизиться и заговорил слабым голосом:

- Заботьтесь друг о друге и будьте каждый для другого одновременно сыном и отцом. Ибо один из вас ребенок телом, а другой умом. Вместе вы будете владеть миром. Утер, назначь Мерлина твоим наследником, как сделал я, получив корону. Такова была воля короля.

Сказав это, он умер. Утер упал на колени и горько зарыдал, как оставшийся один на свете сирота. Это было необычайное и ошеломляющее зрелище - видеть, как плачет такой великий воин. В этом был весь он, словно в подтверждение слов Пендрагона: тридцатилетний ребенок, неистовый и благородный - в войне и в скорби.

6

- Едва только родственники короля узнали о его смерти и о том, что на поле битвы ты провозглашен полновластным властителем Уэльса, они собрались в Кардуэльском дворце, не выказывая ни малейших признаков скорби, но наоборот - дух мятежа и предательства. Они заявили, что престол не может достаться ребенку и дьявольскому отродью, и объявили наследником племянника короля. А тот решил послать сюда с посольством своего сына, чтобы предложить королю Утеру союз и убедить войска Уэльса признать его власть. Они сделали это беспрепятственно, поскольку все верные твоему деду воины были с ним в походе на Логрис. Мне, одному из самых старых его слуг, удалось бежать, и я скакал целый день, чтобы известить тебя об этих событиях.

- Что сталось с моей матерью? Гонец в нерешительности бросил на меня испуганный взгляд и опустил голову.

- Что сталось с моей матерью?

- Они убили ее, а также твоего и ее учителя, отца Блэза. Я почувствовал, как рука Утера опустилась на мое плечо.

- Прикажи воинам готовиться в поход, - сказал я ему. - Пусть каждый конный посадит на своего коня одного пешего. Мы немедленно выступаем из Венты Белгарум. Я хочу, чтобы уже завтра мы были в Кардуэле. С этими словами я вышел из его шатра и вернулся в свой, откуда выгнал всех своих слуг, потому что не мог никого видеть.

Я скакал всю ночь и половину следующего дня во главе армии, рядом с Утером, не проронив ни слова. Наконец мы подъехали к Кардуэлу. Люди и лошади были измучены, но, не давая им отдыха, я велел окружить город, чтобы ни одна душа не смогла выйти оттуда. Потом вместе с Утером и частью армии я въехал в город. Жители заперлись в своих домах, опасаясь бесчинств со стороны солдат. Они никак не участвовали в перевороте, но, по-видимому, опасались наказания за свою бездеятельность, однако я и не думал их наказывать, поскольку весь мой гнев обратился против моей собственной семьи.