Жозефин Ледук лежала на полу без сознания. Над правым глазом у нее кровоточила рана. Вместе с девушкой Баумерт перенес раненую на топчан. Он привычным движением разорвал индивидуальный пакет. Наложил на рану пропитанную йодом подушечку и забинтовал голову. Потом подбежал к выходу, увидел кусок серого неба, вылез наружу, разыскал оба деревянных ведра. Взяв одно, он наполнил его колодезной водой. И только тут он вдруг почувствовал страх: любой снаряд мог разнести его в клочья.
Когда он снова спустился в подвал и глаза его привыкли к темноте, он увидел, что девушка сидит на краю топчана, на котором лежит хозяйка бистро, все еще не пришедшая в сознание. Взгляд, девушки неподвижно застыл на обертке индивидуального пакета с буквами: «Мюнхен. VII санитарный склад округа».
Взгляд Вольфа встретился с ее взглядом.
— Вот я нашел… — проговорил он по-французски, ища глазами кусок материи для компресса.
— Нашел? — Девушка повертела в руках обертку, а затем перевела взгляд на его руки, разукрашенные татуировкой. Все казалось ей противоречивым. — Вы моряк?.. — спросила она.
— Да, мадемуазель, а что?..
Вольф взглядом показал девушке на раненую, у которой слегка открылись глаза: сначала стали видны только белки, а затем и зрачки глаз.
— Дениз, ты здесь?.. И мосье Вольф тоже здесь? Все еще бомбят, да? — тихо вымолвила раненая.
— Обстреливают, — ответила девушка, не сводя недоверчивого взгляда с незнакомца, которого Жозефин назвала «мосье Вольф».
Вскоре Жозефин полностью пришла в себя и поняла, что спасена.
— Я так вам благодарна… — сказала она. Вольф побрызгал ей в лицо водой.
— Он немец, — тихо шепнула Жозефин девушке и представила ей мосье Вольфа, который и рассказал Дениз о том, каким образом он оказался на улице Рю Ляплас в доме № 25.
Штурмбанфюрер Дернберг, прощаясь с Баумертом, сказал: «Если где-нибудь исчезнут важные документы, я в первую очередь вспомню о вас: а не имеет ли к этому какого-нибудь отношения мой юный абитуриент?» А затем, подытоживая сказанное, холодно сверкнув глазами, добавил: «Я теперь никогда не выпущу вас из своего поля зрения, где бы вы ни находились».
Сидя в укрытии, Баумерт вспомнил эти слова. Он понимал, что угроза Дернберга не пустая. Дернберг пригрозил ему не только гестапо, но и «особой обработкой».
А жизнь в постоянном страхе — это не жизнь. Быть может, освобождение из-под стражи — это тоже своеобразная ловушка? Чего не может быть в этом великогерманском государстве, где царит всеобщая атмосфера недоверия?
Большая ли радость снова оказаться в своей части? Вряд ли… Майор Пфайлер поспешит наказать его на всю катушку и поскорее упрятать на гауптвахту.
А тут еще разочарование в Мартине. На последнее письмо Вольфа она даже не ответила. Видимо, развлечения, которым она предавалась на Ривьере, не оставляли ей времени даже для того, чтобы написать ему несколько строчек. Неужели у нового командира батареи что-то было с Мартиной? А как быть с сослуживцами? С этим свиньей Блетерманом? Подхалимом Новотным? Бернрайтером? Все они так и крутятся возле майора. А может, лучше снова оказаться в канской тюрьме? Нет! Ни там, ни здесь! Лучше вообще больше не иметь ничего общего с этим проклятым вермахтом!
Баумерт сам испугался своего безумного решения.
В подкладке ранца у него находились проездные документы и несколько подписанных, но не заполненных бланков командировочных и увольнительных. Странно, что они уцелели при обыске, когда искали пропавшие секретные документы.
Да, все было на месте. Баумерт вписал в документы собственную фамилию, указал причину командировки в Париж. Проставил дату: с 5 по 15 июня 1944 года. Когда он заполнял все это, руки его дрожали. Он вышел на улицу, солнце стояло высоко в небе. «По крайней мере постараюсь не попасть Дернбергу в лапы», — подумал он и вышел на шоссе, которое вело в Кан.
Трехосный грузовик довез его до Кана.
«Самовольная отлучка из части, — мелькнуло в голове Баумерта. — Куда идти? На вокзал?» Вспомнил, что там постоянно бродят патрули, вряд ли у него хватит решительности и хладнокровия пройти мимо них. И тут он вспомнил: «Адрес на всякий случай… улица Рю Ляплас, двадцать пять…»