Мерцающие

Я ничего не мог с этим поделать. Издержки болезни. Это занятие, кстати, порой доставляет удовольствие точно так же, как может его доставить просмотр качественного фильма ужасов. Оно происходит в моей голове без моего участия и начинается внезапно, опять же без какой-либо предпосылки. Просто начинается, и все.

Я не жестокий человек. Может, я и кажусь таким со стороны (многим), но сам я себя таким не считаю. Однако воображение у меня развито изумительно, даже слишком. И с помощью своей больной фантазии я многое могу представить. Временами это даже увлекает и отвлекает от постоянного ощущения ущербности и болезненности, шаткости, слабости, неустойчивости. Я начинаю чувствовать власть, я могу управлять людьми, избивать их, уродовать их тела, убивать их… Они полностью в моем подчинении, а я не знаю никакой пощады. Я становлюсь собой.

Я позволил червоточине разрастись в саднящей голове до размеров черной дыры, и в жутких картинках перед глазами прошла оставшаяся часть пары. Все это время я наблюдал за линиями на своих ладонях или пытался рисовать в тетрадке, чтобы хоть как-то выместить кошмар, творящийся у меня в мозгах, на бумагу.

Едва преподаватель отпустил нас, я накинул куртку и рюкзак, спрятался в капюшон и медленно пошел к выходу, еле переставляя ноги. Со стороны это было похоже на праздное шатание, но если присмотреться к выражению моего лица, сразу становится ясно, что такая походка у меня далеко не от скуки. Студенты, как всегда, спешили покинуть аудиторию, но меня пропускали, обходили, уступали. Чуяли они нутром что-то негативное во мне, чего лучше не касаться, с чем лучше не иметь дело. Даже не негатив они ощущали, он как последствие, а сама причина – это нарушение во мне, трещина в моей психике. Трещина размером с каньон. Как можно их винить в этом? Нормальная человеческая реакция отторжения неизвестного, и потому пугающего, иррационального, чужого.

Мысли немного угомонились, поток стих и пока не бурлил. Слишком многое вокруг отвлекало меня теперь – люди, стены, смена пейзажа, гомон института. На паре же, когда вокруг все молчат, лектор говорит медленно и скучно, и я предоставлен сам себе, вообще невозможно отделаться от навязчивых идей и воспоминаний, порой пугающих и меня самого. Я отправился в курилку, чтобы всласть натравиться никотином. Впереди был большой перерыв, и я мог успеть уничтожить половину пачки. Я спустился по лестнице, глядя только себе под ноги. Две девушки, курящие сбоку от парапета, завидев меня, стали без стеснения меня обсуждать. После слова «педик» я перестал слушать. Я вообще решил на этот перерыв от реальности отключиться.

Да, есть мнение, что я голубой. Неудивительно. Я никак не реагирую на девушек, значит, я гей. Логично? Логично. Вот пусть так и думают. Я бы на их месте решил, что я, скорее, наркоман, чем гей. Главное, чтобы никто не знал моих настоящих мыслей, властно заявляющих о себе и принуждающих спешно покидать аудиторию и долго мыть руки в туалете… Пусть лучше думают так, чем знают правду.

Я прошел за лестницу и встал поодаль от основной группы курящих. Закурил, затянулся, выдохнул, поглядел на них. Они без смущения на меня глазели. Бестактные люди. Злые, глупые и невоспитанные. Моральные уроды без права на это уродство, без морали, без воспитания. Ну, ничего, рано или поздно моя болезнь отступит, и мне удастся закончить институт, разорвав кольцо бесконечных прогулов, пересдач, академов. И я прекращу, наконец, свое вечное скитание по мучительным парам год за годом, словно в аду.

Конечно, я не верил в то, что это мне удастся. Я ведь не наивный мальчик пятнадцати лет, чтобы в это верить. Такие болезни, как у меня, не проходят, не излечиваются. Это генетическая предрасположенность. Замкнутый круг. Колесо Сансары. Стресс рождает обострение, обострение рождает новый стресс.

Ветерок обдувал меня и нежно трепал клубки седого дыма, неспешно покидающие мое горло. Одна сигарета, вторая, третья. На меня уже давно не смотрят, я уже предмет интерьера, не человек. Они привыкли к моему присутствию поодаль, поэтому не обращают внимания, как рыбы не реагируют на ныряльщика, если тот долго не шевелится. Я ненадолго включился в реальность, чтобы послушать их, хотя знал наверняка, что именно услышу. Я пожалел о своем намерении. Это было ошибкой. Они говорили обо мне, причем такие обидные вещи и таким обыденным тоном, что будь я хоть каплю почувствительнее, я бы забрал документы из института, чтобы больше никогда не встречаться с этими людьми. Но из-за болезни я натуральный утюг – непробиваемая толстая броня обволакивает меня. На их счастье. Мне нет дела. Я ведь и так не собираюсь ни с кем из них контактировать. Да и мнения о них я не лучшего, чем они обо мне. Отличие одно. Мое мнение хотя бы не беспочвенно.