Мерцание «Призрака»: Ангелы Смерти

– Чао, – ласково промурлыкала Паскуалина и повесила телефонную трубку. Она снова закрыла глаза и увидела Виктора, того мужчины, в которого она влюбилась с первого взгляда. Паскуалина была готова на всё, чтобы быть с ним до конца своих дней. Рядом с ним она чувствовала себя слабой, романтичной и прекрасной, подобно распустившейся алой розы. Она верила в то, что их встреча была предначертана где-то на небесах. Там, где златовласый Господь в своих чертогах пишет судьбы людей. Иначе это единения душ нельзя было описать, когда взгляды в одно мгновение случайно встречаются, подобно двум потерявшимся среди океана кораблям. Та выставка в галереи останется навсегда в её памяти, где встретила посла СССР в Швейцарии Виктора Романова. Сорокалетний возраст не испугал профессора Сильвани и не оттолкнул от себя. Всё получилось с точностью до наоборот. Его зрелость, шарм и харизма пленили Паскуалину и стремительное развитие романа было уже не остановить.

Виктор не так давно развёлся с женой по причине отсутствия детей, что ужасно огорчало его. Он понимал, что скоро его отзовут в Москву и почти смирился с возвращением на Родину, где всё уже было по-другому и уже чувствовался стремительный западный ветер…

Профессор Сильвани достала из ящика стола папку, которую тут же открыла, и перевернула скрепленные скрепкой бумаги. Она погрузилась в материалы и продолжила их анализировать. На старых пожелтевших от времени листах открывались содержания опытов, описанных врачом Хайнрихом Вольфом. Чопорный и дотошный стиль написания давал множество уточнений и разъяснений. Немецкий язык добавлял всему этому строгости и циничности, словно, отдавая приказы, к немедленному исполнению. Каждая строка текста, напечатанного на печатной машинке, открывала бесчеловечность опытов и взятия тех или иных образцов для исследований. В своём воображении Паскуалина видела бункер, где мрак и боль неразрывно живёт в тёмных углах комнат, операционных и смотровых. Противный яркий электрический свет, разбавлял тусклые светильники, в лампах которых еле теплилась жизнь. Запах реактивов в лабораториях шибал своей резкостью в нос, вызывая то чих, то жжение. Профессор Сильвани чувствовала себя соучастницей этих преступлений против человечества. Человеку науки очень часто приходится переступать через свои принципы и мораль. Публичное осуждение и гонения, рано или поздно переходят в восхищение и бессмертие для учёного.

Паскуалина продолжила изучать в очередной раз материалы и достала из ящика стола свой толстый блокнот. Она открыла его и, пролистав несколько страниц, продолжила делать пометки шариковой ручкой. Текст, формулы, схематические рисунки, слова и предложения с несколькими подчёркиваниями всё это в комплексе составляло проделанную ей работу.

Время неумолимо отсчитывало минуты и часы, приближая стрелки к двум часам дня. Внезапно зазвонил внутренний телефон и профессор Сильвани, не отрывая взгляд от материалов, протянула руку к трубке. Она тут же сняла её и приложила к уху.

– Слушаю, – оторвав взгляд от своего блокнота, произнесла Паскуалина.

– Добрый день, профессор! Ждём вас в лаборатории, – звонко прозвучал голос врача из исследовательской группы.

– Сейчас, иду, – ровно ответила она и закрыла свой блокнот. Профессор Сильвани встала из-за рабочего стола и зацепила шариковую ручку за нагрудный карман белого халата. Она сунула блокнот, перетянутый резинкой, в боковой карман и вышла из кабинета. Паскуалина закрыла дверь на ключ, чувствуя, что мигрень в очередной раз вернулась в самое неподходящее время. В висках, будто, стучала барабанная дробь, отбивавшая очередной военный марш перед парадом.

Профессор Сильвани прошла вдоль по коридору и остановилась у лифта. Указательный палец правой руки коснулся кнопки вызова и кабина лифта начала своё движение. Мигрень продолжала мучить Паскуалину и не собиралась покидать её. Порой она сводила с ума своей пронизывающей болью, остановить которую могли лишь сильнодействующие препараты. Наркотические анальгетики спасали профессора Сильвани, но злоупотреблять ими она не собиралась. Своя смерть ей виделась несколько другой. Где-нибудь в большом родном доме, окружённой детьми и внуками, вдали от беспокойной жизни.