Мертвая комната

– Нет, нет, – поспешно ответил старик, – спит она или бодрствует, ей всегда нужен свет. Если я не вернусь до наступления сумерек, зажгите обе свечи, что стоят на каминной полке. Я постараюсь успеть, но, если время пролетит слишком быстро, и случится так, что она проснется и странно заговорит, и будет смотреть в дальний угол комнаты, помни, что спички и свечи лежат вместе, и чем скорее ты их зажжешь после наступления сумерек, тем будет лучше. – С этими словами он на цыпочках прокрался к двери и вышел.

Предостережение дяди Джозефа напомнило Розамонде разговор с доктором. Она с тревогой посмотрела в окно. Солнце только что опустилось за крыши дальних домов. Конец дня был все ближе.

Когда Розамонда снова повернула голову к кровати, ее на мгновение пробрал озноб. Она слегка вздрогнула, отчасти от нового ощущения, отчасти от воспоминания о том другом холодке, который поразил ее в уединении Миртовой комнаты.

В то же мгновение пальцы матери шевельнулись, и на печальном спокойном лице промелькнула тень тревоги. Бледные, приоткрытые губы открылись, закрылись, задрожали, снова открылись; тяжелое дыхание становилось все быстрее и быстрее; голова беспокойно двигалась на подушке; веки сами собой приоткрылись; низкие, слабые, стонущие звуки срывались с губ и вскоре сменились полу-членораздельными предложениями:

– Клянись, что не уничтожишь это письмо после моей смерти. Клянись, что не заберешь это письмо с собой, если покинешь дом после моей смерти. – Дальнейшие слова были произнесены шепотом так быстро и так тихо, что ухо Розамонды не расслышало их. За ними последовало короткое молчание. Затем голос из сна внезапно заговорил снова, и заговорил громче: – Куда? Куда?! В книжный шкаф? В ящик? Нет, нет, за картиной привидения.

Последние слова холодом пронзили сердце Розамонды. Она отстранилась резким движением, но тут же одернула себя и снова склонилась над подушкой. Но было уже поздно. Вздрогнув и слабо вскрикнув, мать проснулась – с пустыми, полными ужаса глазами и с испариной, выступившей на лбу.

– Мама! – воскликнула Розамонда, приподнимая женщину с подушки. – Я вернулась. Ты узнаешь меня? Мама? – повторила она скорбным, вопросительным тоном. – Мама?

На лице Сары вспыхнул яркий румянец восторга и удивления, и она внезапно обняла дочь обеими руками.

– О, моя дорогая Розамонда! Я просто не привыкла просыпаться и видеть твое дорогое лицо, смотрящее на меня, не то я бы узнала тебя раньше, несмотря на мой сон! Ты разбудила меня, любовь моя? Или я сама проснулась?

– Боюсь, что я разбудила тебя, мама.

– Тут нет ничего страшного. Я бы хотела очнуться от самого сладкого сна, чтобы увидеть твое лицо и услышать, как ты говоришь мне «мама». Ты же избавила меня, любовь моя, от одного из моих кошмаров. О, Розамонда! Я думаю, что была бы совершенно счастлива, если б забыла Портдженнскую Башню, если б никогда не вспоминала ту комнату, где умерла госпожа Тревертон, и Миртовую комнату, где я спрятала письмо.

– Забудем о Портдженне. Может, поговорим о других местах, где я жила, но которых ты никогда не видела? Или мне почитать тебе, мама? У тебя есть здесь какая-нибудь книга, которую ты любишь?

Розамонда посмотрела на столик у кровати, на нем стояло лишь несколько пузырьков с лекарствами, несколько цветов от дяди Джозефа в стакане с водой и небольшая продолговатая шкатулка. Она оглядела комод – никаких книг. И тут взгляд ее упал на окно: солнце совсем скрылось за крышами домов, близился конец дня.

– Ох, если б я могла забыть! Если б могла забыть! – повторяла Сара, тяжело вздыхая.

– Ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы заниматься рукоделием? – спросила Розамонда, указывая на шкатулку на столе и пытаясь перевести разговор на безобидную повседневную тему. – Могу я посмотреть?

– Я не занимаюсь рукоделием, – ответила Сара улыбнувшись. – В этой шкатулке спрятаны все сокровища, что были у меня до твоего появления. Открой ее, любовь моя, и загляни внутрь.

Розамонда принесла шкатулку на кровать, чтобы Сара тоже могла ее видеть. Первым делом она достала маленькую книжку в темном потертом переплете. То были Гимны Уэсли. Между страниц лежало несколько увядших травинок, а на одном из чистых листов была надпись: «Книга принадлежит Саре Лисон. Дар Хью Полвила».