Мертвая земля

Филипп был верным и надежным другом; мы познакомились с ним, когда представляли враждующие стороны в одном весьма неприятном деле, и он зарекомендовал себя как человек чрезвычайно честный и не чуждый милосердию и состраданию. Будучи сам убежденным протестантом, Коулсвин неизменно проявлял терпимость и понимание, когда дело касалось религиозных взглядов других людей. Филипп был близко знаком с отцом прекрасной Беатрис, тоже барристером; со свойственной ему добротой он согласился пригласить нас всех на ужин, предоставив Николасу возможность провести время в обществе предмета своих воздыханий.

Ужин был назначен на шесть часов вечера; я пешком проделал путь от своего дома до дома Коулсвина на Литтл-Бритн-стрит, поблизости от Смитфилдской площади. Дом моего друга стоял в ряду других старых зданий; крыши их, снабженные выступающими козырьками, давали желанную тень, защищая от солнца, которое сейчас, несмотря на вечернее время, по-прежнему палило. Лето, судя по всему, наконец-то вступило в свои права.

До того как отправиться на ужин, я занимался укладкой вещей и бумаг, которые намеревался взять в Норидж. В руки мне попало последнее письмо, которое я получил от своей прежней служанки, Джозефины. Насколько я помнил, в нем она сообщала, что ждет ребенка и что для них с мужем настали нелегкие времена. Тогда я послал ей немного денег; с тех пор прошло уже шесть месяцев, однако Джозефина более не подавала о себе весточки. Я взглянул на адрес на конверте: «Пит-стрит, неподалеку от церкви Святого Михаила; Кослани, Норидж». Где это, я понятия не имел. Вспомнив, где предстояло поселиться мне самому, я невольно поежился: Пит-стрит, площадь Тумлэнд – ни одно из этих названий, прямо скажем, не внушало оптимизма[3].

Я немного опоздал и прибыл на званый ужин последним. Памятуя о том, что в протестантских домах пышные наряды не в чести, я надел скромный коричневый дублет, единственным украшением которого служили шелковые шнуры с серебряными наконечниками, а поверх набросил летнюю шелковую мантию. Войдя в гостиную, я убедился, что Филипп, поднявшийся мне навстречу, одет еще более скромно: тесный его дублет оживлял лишь белый воротник рубашки. Он отрастил длинную бороду, весьма популярную среди религиозных радикалов.

– Да ниспошлет вам Господь доброго вечера, Мэтью, – произнес он, пожимая мою руку.

– Простите за опоздание.

– Не стоит извинений, тем более что опоздали вы совсем немного.

Супруга хозяина, Этельреда, подойдя, приветствовала меня реверансом. Этой привлекательной светловолосой даме, как и ее мужу, было около сорока лет. На ней было коричневое платье, волосы убраны под голубой французский чепец. Она совсем не походила на ту смертельно напуганную, изможденную женщину, с которой я познакомился три года назад. Охота за протестантскими еретиками, которую вел старый король, достигла тогда наивысшего накала.

– Этельреда, вы прекрасно выглядите. Как поживают ваши дети?

– Растут с невероятной быстротой и, конечно, без конца выдумывают новые проказы. Но у нас хороший домашний учитель, который умеет держать озорников в узде.

«А вот с братьями Болейн не смог ужиться ни один наставник», – невольно припомнил я.

– Входите же, Мэтью, – продолжала Этельреда. – Познакомьтесь с матушкой моего супруга.

Пожилая дама с седыми волосами, убранными под остроконечный головной убор, сидела в кресле; на ее круглом, изборожденном морщинами лице застыло выражение недовольства.

– Матушка, это адвокат Мэтью Шардлейк, наш добрый друг, – представила меня Этельреда. – Моя свекровь миссис Маргарет Коулсвин.

Старая дама устремила на меня въедливый взгляд и криво улыбнулась:

– Вижу, голова ваша так же убелена сединами, как и моя. Теперь у молодых людей вошло в привычку выставлять свои волосы напоказ, скромные головные уборы более не в моде.

К нам подошел Эдвард Кензи, пятидесятилетний барристер, мой коллега по Линкольнс-Инн; и в религиозной, и в политической сфере он придерживался консервативных взглядов, но при этом ко всему на свете, включая закон, относился с неисправимым цинизмом. Более всего мастер Кензи любил вкусную еду, хорошее вино и занимательную беседу. Мне несколько раз доводилось встречаться с ним, и, несмотря на различие во мнениях, я проникся к этому человеку симпатией. На нем была мантия барристера, из-под которой выглядывал красный шелковый дублет; воротник рубашки украшала затейливая вышивка. Почтенная миссис Коулсвин неодобрительно нахмурилась, давая понять, что подобное щегольство ей не по вкусу. Однако Кензи был слишком жизнерадостен, чтобы обращать внимание на сердитые гримасы старухи; расплывшись в улыбке, он пожал мою руку.

– Брат Шардлейк, давненько мы не встречались с вами в суде! – воскликнул он. – Как видно, вы по горло заняты делами леди Елизаветы. Мастер Овертон рассказал моей дочери, что в понедельник вам предстоит отправиться в Норфолк по ее поручению.

– Да, скоро мы покинем Лондон.