Ох уж мне эти подростковые экзальтации.
— И что это значит?
— Ничего… почти.
— И все же?
Клюся замялась, отвела глаза. Ну вот, я так и думал, что неспроста это все. Почти через силу выдавила из себя:
— Ты же ходил сегодня… К Кате?
— Да. Мне показалось правильным проститься, раз уж все остальные…
— Я не смогла, — вздохнула Клюся, — собиралась, извелась вся… Но так и не смогла… посмотреть на нее. Еще раз.
— Ничего страшного.
— Я тебя попрошу об одном. Приди так же ко мне? Пожалуйста! Не оставляй меня в этот момент одну.
— Ты о чем… — но она меня не слушала. Повернулась ко мне, схватила за плечи, приблизила лицо и зашептала зло и горячо:
— Никто же не придет, никто! А я не хочу, чтобы меня Сумерла в печь провожала, понимаешь? Не хочу Сумерлу!
— Ну, не хочешь — и не надо, — ответил я растерянно, — говна-то…
— Ты мне теперь самый близкий, и ты смелый, не побоишься прийти. Придешь? Скажи, придешь же?
— Эй, барышня, — сказал я, — тебе восемнадцать, помнишь? У тебя больше шансов быть на моих похоронах, чем у меня на твоих. Но, если лет через восемьдесят-девяносто, я еще вспомню кто ты такая, как тебя зовут, а главное — как зовут меня, то, честное слово, приковыляю на своих ходунках, кряхтя и пукая, проводить тебя в последний путь. Обещаю.
— Тьфу, дурак! — резко отстранилась Клюся. — Ничего ты не понял.
Впрочем, продавленная кроватная сетка не позволила ей отсесть, и она снова прислонилась к моему плечу.
— Даже и не знаю, — печально сказал я, — почему я ничего не понял? Может быть, потому что мне никто ни хрена не объясняет? Да ну, нет, не может быть, бред какой-то… Должно быть и правда — дурак малоумный.
— Не обижайся, — вздохнула девушка, — но правильно тебе не говорят. И я не скажу. Но помни — ты обещал. Когда бы это не случилось, хоть завтра.
— Эй, — забеспокоился я, — ты не задумала никакой глупости?
— Я ее уже сделала. Вон, даже рука порезана теперь. И смарта нет. Как я играть-то буду?
— Давай я тебе куплю?
— С какой это стати? — ощетинилась Клюся. — Я тебе не любовница!
— Ты мне самый близкий родственник, только что сама говорила. Ну и кобольд мой без твоего заскучает. Они, по-моему, отлично спелись.
— Черт, поймал. Ладно. Но только я тебе деньги потом отдам, как смогу. И только попробуй отказаться!
— Я? От денег? Да нибожемой! Я чудовищно корыстный.
— Врешь, — засмеялась девушка, — ну да ладно. Пойдем вниз, а то там опять черт-те чего насочиняют про нас со скуки.
— У тебя кровь в уголке рта, — тихо сказала мне дочка. — Ты ее что, грыз?
— Порезался, зубами затягивал бинт, — сказал я правду, но не всю.
— У вас с Клюсей правда ничего нет?
— Ничего такого, что было бы стыдно рассказать дочери.
— Даже не знаю, хорошо это или плохо… — сказала она задумчиво и вернулась к своему Виталику.
Этот мелкий засранец так осмелел, что почти обнимает ее за плечи, делая вид, что просто положил руку на спинку дивана. Это при живом-то отце! Может, пугануть его легонько? Ладно, не сегодня. И так день дурацкий донельзя.
Ближе к вечеру пришла Лайса. Снова бодрая, пахнущая вином и мужчиной, но практически трезвая. И все же, все же… Что-то изменилось в том, как она на меня смотрит и как говорит. Не знаю, что именно. Может, я ее чем-то обидел? Тазик, например, без поклона подал? Черт их поймет, женщин.
У полисвумен появились новые идеи насчет Бабая, и она пришла ангажировать меня на завтра. Какие идеи и почему нельзя было договориться вечером дома, она не сказала. Идей насчет Марты у нее, что характерно, не появилось, и, когда я заговорил об этом, она как-то резко свернула беседу, как будто тема ей неприятна. Переживает, что ничем мне не помогла? Не пойму.
Дрогнул в кармане вибровызов. Я достал смарт и отошел в сторонку. Марта появилась в сети. Ее смарт включен и находится неподалеку, буквально в двух кварталах. Первым порывом было написать: «Ты где?», но, подумав, решил, что спугну. Оценивающе посмотрел на Лайсу и решил, что ну ее к черту. Сам схожу, раз ей это так мимо желания.
— Слушай, — сказал я ей, — мне надо отбежать ненадолго по делам. Отведешь дочку домой через полчасика? Не хочу, чтобы она одна таскалась.
— Да, конечно, — как будто даже обрадовалась полисвумен, — отведу. Иди спокойно.
Может, мы ей уже надоели и пора съезжать? У нее вон личная жизнь завелась. Может, она хочет дома разнуздано ей предаваться, а тут мы такие. Наверное, пора в гостиницу под каким-нибудь благовидным предлогом вернуться.
Предупредил Настю, увлеченную разговором с Виталиком и отреагировавшую рассеянно:
— Да, да, пап, конечно… — головы не повернув.
Я профилактически сделал Страшное Родительское Лицо в адрес Виталика, но он, кажется, не заметил. Надо еще потренироваться в суровости мимики. Расслабились, понимаешь.