— Можешь звать Екзархией Олафовной, если хочешь. Екзархия Олафовна Денница.
— Лучше Екза, спасибо. Я Антон.
— Я знаю.
— Кажется, все знают.
— А ты что хотел, так нарисовавшись?
— Жену найти хотел.
— А нашел неприятности.
— Что делать, брак состоит не из одних удовольствий.
— Языком ты ловок трепать… Ладно, говорила я с твоей женой. Она велела, чтобы ты ее не искал.
— Я уже говорил…
— Да-да, помню. Пока она сама тебе не скажет, бла-бла-бла. Я ей так и сказала, что ты не отстанешь. Она сразу поверила, видать хорошо тебя знает. Вот, слушай.
Продавщица выложила на прилавок старенький смарт и включила воспроизведение диктофона:
— Антон, прости меня, — сказал напряженный, но узнаваемый голос Марты, — и не ищи, пожалуйста. Мне стыдно и страшно. Стыдно за то, какая я была дура. Страшно за то, что теперь со мной будет. Зря ты приехал. Я сама во всем виновата, не лезь в это. Ты мне ничего не должен, я тебя бросила. Не подвергай опасности себя и Настю. Прости меня, если можешь — и прощай.
Запись кончилась.
— Услышал, странь?
— Это не то же самое. Сейчас чей хочешь голос можно на компьютере сделать. И вообще, может, ее заставили.
— Не можешь поверить, что ты ей не нужен?
— Могу. Я и себе-то не очень нужен. Но я должен убедиться. И вообще, что значит «прощай»? Она мне законная жена, нам еще развод оформлять!
— Вот ты упертый… — покачала головой Екза.
— Где она?
— Не знаю. Правда, не знаю и знать не хочу. Специально не выясняла. Мы встретились на нейтральной территории.
— От кого она прячется?
— От того, от кого стоило бы прятаться и тебе, будь у тебя хоть капля ума. Но у тебя только кулаки и наглость. Все, уходи. Я сделала, что могла. Я и так многим рискую, знаешь ли.
Дверь за моей спиной хлопнула. Я обернулся — в магазин вошел щекастый полный мужик с мелкой козлиной бородкой и залысинами. Я его узнал — это он в клубе разорялся. Мизгирь. Местное начальство и Клюсин отец. К которому у нее большие, но не факт, что обоснованные претензии.
— Екзархия, что здесь делает эта странь? — сказал он, посмотрев на меня так, как будто я ему к ботинку прилип.
Я немедля начал закипать, но продавщица тихонько придержала меня за руку.
— Это магазин, Мизгирь. Он открыт для всех, — ответила она примирительно.
— Что здесь может понадобиться такому, как он?
Мне сразу захотелось в грубой, циничной, болезненной и, возможно, унизительной форме уточнить — какому «такому»? Но Екза опять незаметно прижала мою руку к прилавку, и я сдержался.
— Вот, — сказала она спокойно, — блендочку с пипицей купил.
Она сунула мне в руки что-то, завернутое в вощеную бумагу. — Басая блендочка, вапленая.
— Зачем тебе блендочка, странь? — строго спросил у меня Мизгирь.
Я, поймав умоляющий взгляд продавщицы, не стал посылать его туда, куда хотелось, а только буркнул в ответ:
— В подарок.
— Закрыл бы твою шибайку уметную, — сказал ей Мизгирь, — да с Сумерлой не хочу коториться. Говори, где Клюся?
— А я почем знать должна?
— Она с вашей странью унотной купно ватажится.
— Так ты не у меня, а сам знаешь у кого спроси.
Мизгиря аж перекосило — видать, и правда знает. Но спрашивать не хочет. У него даже весь гонор пропал.
— Увидишь — скажи, искал ее. Пусть дома объявится.
Развернулся и ушел.
— Спасибо, что не сорвался, — поблагодарила меня продавщица, — не разгребла бы потом.
— Не за что, — я протянул ей сверток.
— А блендочку оставь, пригодится. И иди уже отсюда, за тобой вечно неприятности.
***
Дома… Ну, то есть, у Лайсы, конечно. Но надо же как-то называть место, где валяются твои вещи и до сих пор неумытая и не убравшая посуду дочь в трусах? Так вот, в прихожей меня встретил кот, потерся неощутимо о ноги и пошел в комнату. Обычно воображаемая черная тварь ленится даже с кресла спрыгнуть, а тут такое внимание — к чему бы?
К тому, что кресло занято. Вместо несуществующего кота там сидит покойная бабуля. Седые волосы завязаны в пучок, на носу очки, в руках книга. В полусвете зашторенных окон, за которыми тихо шелестит дождь, выглядит как настоящая. Убедительные у меня галлюцинации, качественные. Никаких VR-очков не надо.
Кот покрутился у занятого кресла, беззвучно мявкнул недовольно, но, поколебавшись, запрыгнул бабушке на колени. Она машинально почесала его за ухом, он улегся, свернувшись. Прекрасно, мои галлюцинации подружились. Надеюсь, им будет веселее вдвоем, и они будут реже развлекаться за мой счет.
Я прикрыл дверь в комнату, чтобы не пугать дочь видом отца, разговаривающего с воображаемыми собеседниками, и спросил обреченно:
— По здорову ли, бабушка Архелия свет Тиуновна?
— Не паясничай, — строго ответила она, — тебе не идет. Ты, конечно, балбес, но не настолько.
— Ну спасибо… — вот еще меня собственные глюки не обзывали.
— А как тебя еще назвать? — покачала она головой. — За тобой Бабай идет, в спину глядит, а ты и не оборачиваешься. Оно бы и черт с тобой, с дураком, но внучка моя к тебе неровно дышит.
— Подышит и перестанет, — ответил я недовольно, с опозданием осознав, как двусмысленно это прозвучало.