Мертвая женщина играет на скрипке (СИ)

Из-под завала показалось что-то блестящее никелем и ярким пластиком.

— На этом играл Денис! Она у него в комнате стояла, он всех достал своим грохотом, скандалов было… А теперь никто не помнит!

Я помог девочке разгрести вещи. Действительно, под грудой тряпья обнаружилась дешевенькая, но вполне настоящая ударная установка. Бас, хет, ритм, бонги — комплект.

— А вот это, — она протянула мне удивительно красивую ручной работы куклу, — это Ирискина. Она ее обожала, это все, что у нее осталось на память о родителях. Ни за что бы с ней не рассталась — а теперь она тут.

Я покрутил в руках куклу — ее платье испорчено водой и измазано грязью, но фарфоровое личико сохранило тонкую изысканную красоту. Такие больших денег стоят, авторское изделие.

— Это Мишкин этюдник, — она показала на деревянный плоский ящик со сложенными раздвижными ногами. Там внутри рисунки его, наброски, краски, карандаши — все. Он отлично рисовал. Там есть портреты ребят, но они не помнят, как ему позировали. Здесь все, все, понимаете? А их больше нет. И меня скоро не будет…

По ее щекам снова потекли слезы.

— Так, заканчивай рыдания, — сказал я решительно. — Будешь ты, никуда не денешься. Я разберусь, что тут у вас за ерунда творится. Я целый внештатный помощник полиции, практически Шерлок Холмс на четверть ставки.

— Спасибо, — сказала она, всхлипывая. — Мне так страшно…

— Ничего не бойся. Пойдем, умоешься, переоденешься и спустимся вниз. Нечего тебе одной сидеть, себя накручивать.

В гостиной Настя, выставив в разных углах настольные лампы и направив их на белую стену, снимала портреты ребят. Я и не заметил, что она снова начала таскать фотоаппарат. Сейчас все снимают смартами. С постобработкой, фильтрами, подавлением шума, эффектами и прочей глазурью. А Настя некоторое время назад нашла мою рабочую, журналистских времен, зеркалку и внезапно увлеклась. Она много снимала, и у нее неплохо получалось. Потом, на волне подросткового пессимизма, забросила: «Мне нечего снимать, в моей жизни ничего не происходит». И вот снова взялась. Это, наверное, хороший признак.

Оставив детишек развлекаться, пошел искать Антонину. Уж не знаю, что там насчет пропадающих детей, но у девочки явно серьезные проблемы. Как ответственный взрослый человек я должен поговорить с ее родителями.

Нашел на кухне, где она шуршала возле плиты, что-то быстро обжаривая. Пахло вкусно.

— Антонина Геннадьевна…

— Просто Тоня, что вы! А то я чувствую себя старухой… Хотите оладушек? Правда, холодные, со вчера остались.

— Не могу отказаться, — признался я. — Оладушки — моя слабость!

— Так заходите почаще, я специально для вас жарить буду. Мне нетрудно, правда!

— Ну что вы Ан… Тоня!

— Ничего-ничего, я люблю кормить людей. На здоровье!

Она поставила передо мной тарелку с оладьями и блюдце с медом.

— Компот?

— Это было бы слишком прекрасно!

— Сейчас налью.

— Тоня, — сказал я, уминая оладьи, — мне неловко поднимать эту тему, и я, разумеется, лезу не в свое дело, но так вышло, что я говорил сегодня с вашей дочерью.

— Ах, Катенька и ее мрачные фантазии?

— Я последний, кто будет учить кого-то, как надо воспитывать детей, но мне показалось, что у девочки проблемы. Не могу пройти мимо, уж извините.

— Конечно, Антон, разумеется, я вас понимаю. Вы знаете, Катя с детства очень впечатлительный ребенок. Наш развод с ее отцом… Очень ее травмировал. Увы, он был неизбежен в тех обстоятельствах, но в ее возрасте… В общем, она так и не приняла отчима. И теперь проецирует на него всякие ужасы. На него — и на этот дом. Отторгает действительность, которая ей не нравится.

— Вы показывали ее врачам?

— Конечно! Само собой!

— И что они говорят?

— Пройдет с возрастом.

— Так и говорят? — не встречал психолога, который вот так просто выпустил бы из цепких лапок пациентку. — А какой диагноз? Какая терапия?

— Какой диагноз, что вы, — мягко засмеялась Антонина, — какая терапия! Просто детские фантазии!

— А вы какому врачу показывали? Психологу? Школьному, муниципальному, частному? Или психиатру?

— Ой, да всяким показывали! — отмахнулась женщина.

— И никакого диагноза?

— Я же говорю — фантазии, само пройдет!

Черт, да мозгокрутам здорового человека покажи — и он от них выйдет с тремя диагнозами, назначением в терапевтическую группу, расписанием сеансов на полгода и рецептом на трех листах убористым нечитаемым почерком! А ребенка с попилами на руках вот так послали? Что-то Антонина путает.

— У вас же должен быть приписан детский психолог, — припомнил я федеральные нормы на ювеналку, в которых натаскался, выкручивая из этой мозгорубки Настю. — Как у муниципального детского учреждения постоянного содержания. Можно с ним поговорить? Вы уж простите, но я беспокоюсь за девочку.

— Ну что вы, Антон, не волнуйтесь, у нас все под контролем… — занервничала женщина.

— Здравствуйте, Антон! — на кухню зашел директор, Невроз… Ах, ну да, Невзор. Недолевич. — Инспектируете меню наших воспитанников? И как вам?

— Великолепно! — не покривив душой, признал я. — Сам бы тут столовался! Ваша жена прекрасно готовит!