Мёртвая зыбь

— Должно быть, так же думал и один лейтенантик Военно-воздушных сил, проходивший службу на Севере. Вырезал он статью из газеты и себе на стол под стекло положил.

— В Космос молодца потянуло?

— Притянуло. Гагарин это был. Не знал я этого, когда на Шаболовке в Телецентре с ним встретился.

— Расскажите.

— Я тогда по желанию Председателя теле-радио комитета Месяцева вместе со знаменитой балериной Ольгой Лепешинской вел в эфире “Эстафету новостей”, которая потом превратилась в программу “Время”, и увидел Гагарина, любезничавшего с одной из дикторш. А они успехом огромным пользовались и пачки писем с предложением выйти замуж получали. Я спросил Гагарина:

— Хотите, Юрий Алексеевич, я вам ваш портрет десятитысячелетней давности покажу?

У него брови на лоб полезли, а она взглянула на меня со смесью удивления с возмущением.

— Я достал из портфеля, — продолжал Званцев, — толстую книгу на французском языке крупного археолога Анри Лота. Раскрыл заложенную страницу. А на ней — фотография древнего наскального изображения с плоскогорья Тассили близ Сахары. На ней скупо, но ясно изображен человек, вроде как, в скафандре с герметическим шлемом. Не то современный водолаз, не то космонавт. Анри Лот назвал его “Великий бог марсиан”.

— Похоже? — спросил я.

— И похоже, и непохоже, — ответил Гагарин.

— Так и должно было быть! Ведь изображенный здесь скафандр и ваш сделаны в разных тысячелетиях и на разных планетах.

— Хотелось бы так думать, — подтвердил первый космонавт Земли.

— Тогда оставьте мне на этой книжной фотографии свой автограф.

— Охотно, — согласился он и поставил свою подпись, но не канцелярскую закорючку, а четко написанное слово “Гагарин”. И я храню теперь эту книгу Анри Лота, как бесценную реликвию.

— Почему же вы не взяли ее с собой? Что же вы не рассказываете пограничникам о таком живом человеке, и глиняного божка показываете?

— Я и сам так подумал, об этом вспоминая. Правы вы,… поэт! Правы! Нет ничего поэтичнее человека, сумевшего из простого лейтенантика сделаться человеком № 1 в освоении Космоса. Учиться у него надо, и прежде всего мне!

Говоря об этом, Званцев подумал о своем никак не получающемся этюде из долины гейзеров.

Он рассказал об этой памятной встрече и показал фото “Великого бога марсиан” из книги Лота и Владивостокским зрителям и пограничникам, а потом на Сахалине.

Но когда позднее он решился показать это вместе со статуэтками “догу” по телевидению, которым ведал уже не Месяцев, а Лапин, то утренний повтор имевшей большой успех передачи был запрещен. Лапин объяснил Званцеву по телефону, что вынужден был сделать это по возмущенному требованию какого-то чина из Академии Наук, а может быть еще откуда-нибудь. Простым людям не разрешалось сообщать, что они не единственные разумные обитатели Вселенной.

Но на Дальнем востоке никто ему препятствий не чинил.

Во время их общей поездки на место “хода рыбы на нерест”, он стоял на берегу реки перед плотиной, дивясь, как сгрудились в плотную, как бы, стаю крупные рыбы, стремясь во что бы то ни стало пробиться к своим родовым нерестилищам и метать там икру.

Из остановившегося рядом виллиса вышел широколицый шофер, бородатый русский мужичек из ХIХ века со вздернутым носом и озорными глазами.

— И до чего дошлые да упорные, даром, что рыбы, — обратился он к Званцеву, — будто лекцию вашу по телевидению про Гагарина слышали. Твари, вроде, неразумные, а своего добьются. А дедки мои пять тыщ лет назад, ищо до японцев, здесь тайменей голыми руками брали, божкам своим, вроде, как вы показывали, в жертву приносили. Ищо при Джеман-периоде.

Званцев недоуменно посмотрел на своего неожиданного собеседника.

— Айн я, что ни на есть самый коренной местный житель. Дедки мои отсель в Сибирь подались и дальше на заход. Племенам айно-славянским начало подали. Вот так. А мы на островах айновских остамши. Нынче их японскими да Курилами прозывают, — помолчав, спросил: — Ну, как вам у нас в Ново-Сахалинске пондравилось?

— Меня вообще Дальний Восток за душу взял. А то, что вы рассказали о себе, в пот бросило. Словно, как со своим пращуром встретился. Что касается вашего нынешнего города, то в нем меня поразили московские Черемушки здесь, с блочными пятиэтажками, хоть к столичым знакомым в гости заходи. А рядом — японские пагоды. Еще с японского владычества остались.

— Это когда края крыш дыбом? Вон, как в домике на том берегу?

— Я и то к нему присматриваюсь, да ближе не подойдешь. Река, а мостов нет. А на плотине для рыб проем. Не перепрыгнешь…

— Вам на ту сторону? Садитесь, вмиг доставлю.

— В объезд хотите?

— Мигом, — повторил шофер. — Домик поглядите и обратно. А вам пошто?

Не мог Званцев сказать айну, что домик заинтересовал его, потому что напоминал конечное матовое положение короля в середине доски. И ни о чем не расспрашивая, сел на привычное по военному времени место в виллисе рядом с шофером.