Мёртвая зыбь

— Если вы не получили это ценой, о которой не говорят даже шепотом.

— Охотно научу вас, барон, если вы мне дадите слово дворянина, что будете с его помощью лишь разоружать противников, не нанося им ранений.

— За такой прием готов пообещать постричься хоть в монахи или пойти евнухом в гарем турецкого султана, предварительно повышибав шпаги у десятка-другого чистоплюев в кружевах! — пьяным голосом пообещал капитан и полез обниматься с былым своим противником. — Я в своей жизни проиграл только два боя! Тебе, молодой мой друг, и… как бы ты думал? Девчонке! — И он захихикал. — Но какой! В кастраты к Папе можно пойти! Не девчонка — факел! Об нее можно было обжечься! Вот я и обжегся. Испугался за свое здоровье, как сегодня, когда ты пощекотал меня у сердца острием шпаги. Словом, каюсь, струсил первый раз в жизни! С тобой второй! — И он снова захохотал своим необычным хохотом”.

— Все это любопытно любителю романов Вальтер Скотта или Дюма, — выслушав отрывок, сказал Платонов. — Но я не вижу обещанного преображения.

— Оно зеркально тому, которое мы видим в нашей жизни, и началось оно с сонета Томмазо Кампанеллы, который я перевел с итальянского.

— Вы и на это решились, беспутный человек? Впрочем, читайте, чтобы мне иметь основание для вызова санитаров со смирительной рубашкой.

— Вы все шутите, а я всерьез прочту оригинальное творение одного из первых утопистов Европы. И вы скажете, что в нем не так.

— Валяйте.

И Званцев прочел:

О СУЩНОСТИ ВСЕХ ЗОЛ

Я в мир пришёл порок развеять в прах,

Яд себялюбья всех змеиных злее.

Я знаю край, где Зло ступить не смеет,

Где Мощь, Любовь и Разум сменят Страх.

Пусть зреет мысль философов в умах.

Пусть Истина людьми так овладеет,

Чтоб не осталось на Земле злодеев

И ждал их полный неизбежный крах.

Мор, голод, войны, суеверие,

Блуд, подлость судей, произвол.

Невежества отвратные то перья.

Пусть безоружен, слаб и даже гол,

Но против Мрака восстаю теперь я,

Власть Зла сразить Мечтой я в мир пришёл.

— Да, сущность Зла показана. А все семьдесят лет нашей с вами жизни были торжеством Зла, прикрытого этим сонетом.

— Наконец-то вы заговорили серьезно. Так же серьезно воспринял его и мой Сирано. И ответил своим сонетом, посвященным Кампанелле, отметив им поворот в своей жизни.

ФИЛОСОФУ   СОЛНЦА

История страны — поток убийств

Во имя короля иль Бога.

Велик лишь тот, кто совестью не чист

И золота награбил много.

Добра искатель ходит в чудаках.

Мыслителям грозят кострами.

Ползи, лижи — не будешь в дураках,

Найдёшь благословенье в храме.

Но Солнца свет — не в темноте ночей!

Откроем ум и сердце людям

И мириадами живых свечей

Единым пламенем мы будем.

Мир станет общим. Каждый — побратим.

Мне — ничего, а всё, что есть — другим.

— Последние две строчки, Владим, вы уже отвергли. Но это не обескуражило бы моего героя, который решил вызволить Кампанеллу из тридцатилетнего заточения, использовав вызов к кардиналу Ришелье. Правда, вызван он был к нему для расправы с неуемным дуэлянтом, нарушающим указ короля. Но он рассчитывал выиграть предстоящую словесную дуэль у самого кардинала.

— Да какие шансы имел ваш самонадеянный юнец против первого интеллигента Франции, облеченного неограниченной властью? — возмутился Владим.

— Я и сам не знал, во что выльется их встреча. Я только свел два характера. Они действовали сами.

— И что же получилось?

Званцев перевернул страницу рукописи.

Глава вторая. Честь и коварство

Как дикий конь, брыкаясь в поле,

Не станет слушать острых шпор,

Так не пойдет поэт в неволю,

Чтобы писать придворный вздор! Сирано де Бержерак

“Сирано де Бержерак предстал перед всесильным кардиналом, оглядывая убранство кабинета, принадлежащего скорее ученому, чем государственному деятелю. Он явственно ощущал на себе испытующий взгляд его высокопреосвященства, облаченного в кардинальскую пурпурную мантию. Лицо первого министра Франции было еще красиво, с подчеркнутыми усами и острой бородкой воина, на груди его красовалась золотая цепь с крестом.

— Сударь, — начал кардинал, опуская веки, — мне горестно напомнить вам, что нарушителям указа короля, запретившего дуэли, уготовлено место в Бастилии.

— Воля короля и вашего высокопреосвященства для тех, кто готов отдать жизнь за Францию, священна.

— Не лучше ли отдать ее на поле брани, чем на эшафоте, сын мой? Будем откровенны. Сколько дуэлей на вашем счету?

— Сто, монсиньор, — вставил находившийся тут же, незаметный в серой сутане, но подражающий в своей внешности Ришелье, Мазарини.

— Сто? — переспросил кардинал, сверкнув глазами, что приводило в ужас многих, но не стоявшего перед ним бойца.

— На моем счету нет ни одного вызова на поединок, ваше высокопреосвященство, — сказал, гордо вскинув голову, Савиньон Сирано де Бержерак.

— Как так? Перед отцом церкви и первым министром короля вы утверждаете, что ни разу никого не вызвали на дуэль?

— Ни разу, ваша светлость!