Мертвая зыбь (СИ)

Голова немного кружилась, и вспомнились вдруг качели в Сампе, высокие, тяжелые, вырезанные глубокой лодкой, с жесткими стальными стержнями вместо веревок. Сидеть внутри, держась за стержни, не так страшно, а стоять на краю, на бортах и раскачиваться - дух захватывает. Олаф зацепился за воспоминание, постарался удержать в голове, будто оно могло вернуть вынутую мертвецом силу…

В то лето он не ограничился прыжком с Синего утеса - он совершал глупость за глупостью. Отец со смехом назвал это томленьем духа, а Матти сказал, что Олаф совсем одурел от любви, в то время как Олаф еще и самому себе не признался в том, что влюблен, и формулировка «томленье духа» нравилась ему гораздо больше.

На качелях девчонки визжали и просили остановиться - может, это традиция у них была такая? Игра? Сколько Олаф себя помнил, они всегда с радостью запрыгивали в лодку, а потом орали и возмущались. Маленьким он, правда, считал, что так делают не девчонки, а взрослые девушки. Отец тоже качал маму на качелях, иногда, под праздники. И мама кричала тоже: «Манне, прекрати немедленно! Сейчас же останови! Манне, не смей!» И хохотала.

Олаф не посмел предложить Ауне покачать ее на качелях - собирался с духом, но так и не собрался.

- Ну, девчонки, кто не боится со мной качаться?

Ауне вперед вытолкнула Ида - она не окучивала картошку, уже была беременна, дохаживала последние недели. И зимой жила теперь в Сухом Носу, с мужем. Но на лето приехала к маме и по вечерам выходила иногда погулять со всеми, как она говорила -«вспомнить детство».

- Ауне у нас самая смелая девчонка. - Ида засмеялась, переглянулась с подружками. Ауне краснела и отступала назад: стеснялась, что ли, качаться с Олафом? Или просто боялась?

На ней был узкий и короткий сарафан на тонких лямочках, и Олаф все время ловил себя на том, что смотрит на ее загорелые коленки. Но на качелях, встав повыше, разглядел кое-что поинтересней коленок. Ауне сидела на дне лодки, широко разведя руки, - вцепилась в железные стержни так, что пальцы побелели, - и сверху Олаф видел почти всю ее грудь, до самых сосков. Вспомнил, что на озере девчонки сняли мокрые купальники, и задохнулся от мысли, что под сарафаном у нее вообще ничего нет. Если бы он не подумал об этом, то не стал бы раскачиваться так сильно… А тут - ну просто голову потерял!

Она сначала сидела молча и сосредоточенно, смотрела Олафу в лицо с испугом и восхищением - да, с восхищением, он не перепутал, от этого еще сильней повело голову, совсем отшибло мозги. И чем выше взлетала лодка, тем больше было восхищения в ее глазах и тем больше страха. На Большом Рассветном в парке на качели ставили ограничители, которые не позволяли раскачаться даже до «полусолнца», а тут металлические кольца свободно ходили вокруг штанги…

Ауне не жмурила глаза, наоборот раскрывала все шире, и, когда Олаф раскачался до «полусолнца», не выдержала, запищала тоненько:

- Нет, нет, Оле, не надо, не надо, я боюсь!

А потом, когда и «полусолнце» оказалось пройденным этапом, завизжала, как все девчонки обычно:

- Ой, мамочка! Мамочка! Оле, перестань! Мама!

Вообще-то самому стало страшновато, когда лодка вышла на полный виток, - сердце зашлось, когда качели замерли в верхней точке на долю секунды и отпустила на мгновенье центробежная сила… Но лодка миновала препятствие, понеслась к земле, набирая скорость (и внутри все взлетело от ощущения невесомости), пулей прошла над вытоптанной в земле ложбинкой, и довольно было подтолкнуть ее совсем немного, чтобы лодка сама, по инерции, сделала еще два полных оборота…

У Ауне по щекам бежали слезы, и только тут Олаф подумал, что сделал что-то не то… Остановить качели сразу не так просто, а иногда и опасно, лучше просто подождать, когда они сами остановятся. И он просто ждал, смотрел на нее сверху вниз и ждал. И думал о том, что они могли опрокинуться. Запросто. Лодка могла пойти не по той траектории, выбросить толчком их обоих. Не только глупо, а смертельно опасно, - и не собой ведь рисковал… Пожалуй, если бы сейчас у качелей объявился Матти и врезал Олафу по зубам, Олаф был бы ему только благодарен.

- Извини, - пробормотал он, не зная, куда спрятать глаза.

- Да ты чего? - Она шмыгнула носом. - Это здорово было… Очень страшно! Меня так никто еще не качал!

Она ему доверяла… Она на него полагалась…

Из всех присутствующих, должно быть, только Ида поняла, что произошло, - стояла бледная и смотрела на Олафа испепеляющим взглядом. А потом прошипела:

- Дурак, вы же чуть не разбились…

Он подхватил Ауне под мышки, помогая выбраться из лодки, и на секунду ощутил ее тело у себя в руках.

- Оле, мы правда чуть не разбились? - спросила она шепотом.

- Правда.

Она кивнула, но ничего не сказала в упрек. На следующей неделе Олаф раздобыл в Узорной тяжелые пружины и поставил на качели ограничитель.

Потом Ауне любила вспоминать эту историю - обычно в минуты близости, с особенной, пронзительной нежностью: «А помнишь, как ты “солнышко” на качелях крутил?»

Холодное зимнее солнце Гагачьего острова слепило глаза.