Мертвец

Но это оказалась не Аня, а гораздо хуже. Мимо нас прошествовал Вырвиглаз. И не один. Рядом с ним шагала толстая девчонка с длинной и тоже толстой косой, девчонка эта, кажется, на Пионерской жила. Нас Вырвиглаз не заметил и проследовал сразу в зал.

Интересно, каким чудом он тут? У него же тарелка, он в кино не ходит... И вдруг здесь. В этот «вдруг» я уже не очень верил...

Илья пришёл, — обрадовался Упырь.

И эта крыса тут, — с недовольством сказала Катька. — Почему у нас такой маленький город, а? Идём в кино и встречаем всякую сволочь...

Интересно, про кого она так? Крыса. Про девушку или про Вырвиглаза?

Ты про кого это? — спросил я.

Про твоего друга, конечно. А эту девчонку мне жалко просто, нашла с кем в кино ходить. Её мать одна воспитывает, на трёх работах пашет...

Её мать одна воспитывает, а его отец один воспитывает — будет крепкая семья, — изрёк я.

Дурак ты.

Мои подозрения стали просто в убеждённость перерастать. С чего бы это вдруг на фильм собрались все мои знакомые? Ну, кроме этой красавицы, её я не знал. Просто спецпросмотр какой-то, для избранных.

Дверь снова грохнула, и показалась Аня-дура.

Аня была высокая и грузная женщина лет пятидесяти. А может, и больше, никто не мог точно сказать, сколько ей, некоторые считали, что уже под восемьдесят, но благодаря дурости выглядит она гораздо моложе. Не знаю, когда она сошла с ума, может, так и родилась даже. Она была пуглива, издёргана, питалась только чаем с чёрным хлебом и тянулась к культуре. Посещала все фильмы и концерты хора ветеранов. Только ничего не понимала. Совсем. Если у неё спрашивали, про что было кино, она отвечала, что кино было хорошее. Маленькие дети с удовольствием кидали в неё камнями, дети постарше пугали мотоциклами, а взрослые стыдились, что в детстве кидались камнями и пугали мотоциклами.

Аня заприметила нас, сжалась и вдоль стенки быстро пробежала к входу в зал. Исчезла.

Я слышала, у неё дома восемь телевизоров, — сказала Катька.

Восемь? — удивился Упырь.

Или десять. Она их про запас покупает. Раньше с телевизорами было плохо, вот она их и стала покупать. Всю зарплату тратит на телевизоры и радио. А сама ест только репу и хлеб, даже сахар не покупает.

Она одна живёт?

Не знаю. Мужа у неё точно нет, и детей тоже.

С сестрой, — ответил я. — Сестра у неё нормальная, но совсем слепая.

У нас тут всё так, — усмехнулась Катька. — Или слепая, или дура. Или вообще слепая дура. Весело живём. Говорят, что наш мэр как-то сказал, что в городской думе заседают такие кретины, что если бы он ввёл в её состав своего любимого пса, то никто бы этого даже не заметил.

Упырь рассмеялся.

Что тут смешного? — спросила Катька. — Это похоже на латиноамериканскую литературу вообще-то. А когда жизнь становится похожа на латиноамериканскую литературу... Короче, это опасное сходство.

Катька была очень, очень начитанной девушкой, я уже говорил. Наверное, поэтому она мне и нравилась.

А чего смешного-то? — поинтересовался я. — Может, объясните?

Тут шутка, — сказал Упырь. — Катя на Калигулу намекает.

На кого? — Я никакую шутку не понял.

На Калигулу, — пояснила Катька. — Гай Юлий Германик по прозвищу Калигула, что означает Сапожок. Он сделал своего коня сенатором. Ты не знал?

А мне даже не стало стыдно, я уже привык к собственной заскорузлости, она даже меня самого перестала напрягать.

Это неправда, — сказал я. — Мэр не хочет собаку депутатом сделать.

Откуда ты знаешь? — сощурилась Катька.

Знаю. Собака не может быть депутатом по состоянию здоровья — она больная совсем. И мэр, он её не в депутаты хочет, он ей мавзолей хочет воздвигнуть.

Мавзолей? — поразился Упырь.

Ага, — подтвердил я. — Маленький, скромный такой, двухэтажный мавзолей из гранита и чёрного мрамора. В память о друге. Собаку зовут Диоген.

Я же говорю — Эквадор сплошной, — вздохнула Катька. — А ещё Европой хотим называться.

Это тоже шутка, — сказал я.

Я поняла. Но самое страшное в том, что сегодня шутка, а завтра не шутка. Такая специфика.

Время такое. — Я тоже хотел быть умным и многозначительным.

У нас всегда время одинаковое. — Катьку было не переумничать. — Я вот вчера читала записки здешнего урядника — Кафка реально отдыхает! В тысяча девятьсот первом году местный помещик Юткачёв построил подземный ход от своего дома до реки и по этому подземному ходу ездил в карете, запряжённой собаками.

Дохлыми? — спросил я.

Почему дохлыми, живыми. Вообще этот Юткачёв прибамбахами отличался ой какими! Сказал, что возведёт башню высотой в версту, чтобы было сам Санкт-Петербург видать. Расчистил место, нанял рабочих и стал строить. Ну, на башне он и кончился — все деньги вышли.

У мэра полно денег, на мавзолей хватит, — сказал я. — К тому же я думаю, он прав.

Кто? — насторожилась Катька.

Как кто, этот... Калигула. Насчёт своего коня. Конь был бы прекрасным депутатом... то есть сенатором. И Диоген тоже бы подошёл. К тому же от собаки одни плюсы — ей и зарплату платить не надо.

Упырь рассмеялся.

Вот потому, что вы все такие нигилисты, мы так плохо и живём, — изрекла Катька.

Кто-кто? — переспросил очень тупой я. — Кто мы?