Мертвое море

Как и многие другие зарубежные писатели, Амаду пережил в 50-х годах духовный кризис, о последствиях которого его друг Пабло Неруда в своих «Воспоминаниях» писал: «Некоторые из нас, преодолев душевную смуту, почувствовали, что рождаются заново». Именно это и произошло с Амаду, который, как далее пишет Неруда, «принялся писать свои лучшие вещи, начиная с «Габриэлы», блистательного романа, в котором льются через край чувственность и радость бытия».

Рождение заново не означало для Амаду ни слома, ни смены ориентиров; к нему пришла пора умудренности, зрелости, мастерства. Он не только не ушел от родной ему с детства действительности, но с еще большей настойчивостью и новым вдохновением раскапывал ее глубинные пласты, добираясь до самых корней народного сознания. Новизна второго байянского цикла не отменяла художественной системы первого, она как бы выстраивалась на ее фундаменте. По-прежнему здесь соседствуют реальное и сказочное, да и любимые его герои — байянские бедняки, как будто те же самые, но только теперь они обнаруживают себя во всей широте своей души. Так, в новом ракурсе начала вырисовываться перед нами жизнь Байи. Теперь в центре оказывается самобытность национального бразильского характера, духовного бытия народа. в которой писатель увидел мощную силу, ведущую неустанную борьбу против эгоизма и ханжества буржуазного мира. В новых байянских повестях отчетливо складывается эта общая сквозная линия — непримиримая враждебность ценностей народной жизни и буржуазной морали. Стихия вольнолюбия, воображения, мечты — вот что взрывает опустошающую расчетливость, бескрылость мещанского существования.

Первой объявляет бунт красавица мулатка, героиня романа «Габриэла». Кухарка, вознесенная в ранг супруги почтенного торговца, она спокойно отказывается от мнимого благополучия, оказавшегося несовместимым с вольнолюбием и бескорыстием ее натуры. Не желает мириться с благочестивым ритуалом похорон и герой повести «Кинкас Сгинь Вода». Бродяга из рыбацкого поселка, он удирает из гроба, чтобы напоследок пображничать с такими же, как и он, веселыми гуляками. Писатель неистощим на выдумку самых что ни есть фантастических и смешных ситуаций, страницы его книг буквально сочатся искрометным юмором — это качество теперь становится характерным для прозы Амаду.

Взрывом небывалого читательского энтузиазма были встречены новые байянские повести Амаду. Волна успеха вознесла его в почетное кресло члена Бразильской академии литературы. Было нечто ошеломляющее в том, что певец байянского плебса, некогда отчаянный ниспровергатель академических традиций, оказался в кругу «бессмертных» академиков. Ситуация под стать счастливому сказочному сюжету самого Амаду.

Неистощимый на воображение, на фантастические выдумки, жизнелюбивый Жоржи Амаду — большой труженик, неустанно открывающий читателям сокровенные черты национальной жизни. Кое-что от себя он отдал герою романа «Лавка чудес» Педро Арканжо. Талантливый самородок, непревзойденный знаток жизни Байи, неисправимый гуляка, Арканжо оставил после себя ценнейшие исследования исторических, культурных ее традиций. И не тому ли посвятил свою собственную жизнь Жоржи Амаду?! Творчество его — это монумент бразильской самобытности. И привлекает оно не только своей живописностью, неподдельной достоверностью, а и тем, что расширяет читательские представления о богатстве и разнообразии человеческих ценностей. Как проницательно отметила ученый-литературовед Инна Тертерян, образ бразильской самобытности, созданный Амаду, «существенно дополняет духовную жизнь тех стран, где утончение и напряжение интеллектуальных сил общества приводит к отрыву, к истощению естественной связи с телесной природой человека, к разрушению гармонии. искусство становится мудрым напоминанием о том, какое безграничное богатство лежит за пределами негармоничной социальной повседневности». Этими словами, как кажется, наиболее точно и лаконично определяется вклад Жоржи Амаду в мировую литературу.

В. Кутейщикова