Мертвоводец

Тела в воду я скинул на следующее утро. И «фоторобота», и то, что я оставил в лесу. Последнее начало разлагаться, его даже кто–то успел покусать за ночь. Сбегав за ним, пока Резкий спал, я забрал из леса и рюкзак. В зомби трупы не превратились. В мертвозрении они оставались бесцветными, безжизненными. У меня булыжник размером со второй подбородок депутата–единороса с души упал. Я не принес чуму в новый мир, а значит, имел полное право наслаждаться жизнью.

Кстати, если кому-то интересно, почему я не откусил ни кусочка от тел бандитов, то я и сам не знаю. Они подпадали под все критерии: были не очень хорошими людьми, при этом я не убил не одного из них ради того, чтобы сожрать. Самое главное, они уже умерли, и вполне рационально было бы налепить из них пельменей. Ведь теми же амулетами я не побрезговал?..

Странное ощущение, будто знакомое… Так бывает, когда со строгой диеты слезаешь. В течение недели или двух ты ешь очень мало, спортом занимаешься, худеешь на пять-шесть-семь килограммов, а потом, когда диета заканчивается, ты еще какое-то время не ешь ничего калорийного, хотя обязательств у тебя уже нет. Ты выполнил все, что хотел, но почему-то продолжаешь есть меньше, чем хочется. Возникает «боязнь еды». Скорей всего, из-за боязни потерять достигнутый результат.

Не совсем понятно было, что за результат я боялся потерять? Статус человека, навсегда отказавшегося от каннибализма? Гм…

«Здравствуйте, меня зовут Кирилл, и я каннибал…»

«Привет, Кирилл!»

Да уж, вряд ли в развитом обществе за то, что кого–то сожрал, будут наказывать сотней часов занятий в группе. Наверняка, и здесь это порицаемое деяние. Было бы обидно узнать, что я не съел их только из-за того, что в моем мозгу так глубоко заложены общественные нормы, далеко не все из которых правильны и логичны.

К черту! Я не обязан принимать окончательное решение сейчас. Вдруг, оторванный причиндал – в этом мире не такое уж и серьезное ранение. Пару сеансов массажа, немного притираний – и все, как новенький буду!

***

– Тукорук.

– Тупорук!

– Тупорук.

– Тупорук, ррал!

– Я так и сказал.

– Шакта, чуга!

– Тупорук, – снова повторил я.

– М’нака жагар! Ррала га! Ка…

Не выдержав, я все же ткнул ему в живот кулаком. Несильно – он только поперхнулся. Уж на что я считал себя спокойным парнем, но Чирик виртуозно умел выводить из себя. Не знаю, прозвище это было или настоящее имя, но представился он так, с ударением на первый слог. Причем, выяснилось это только на третий день. Казалось бы, классическое: «Заяц – волк. Волк – заяц». Но ни фига подобного! За каждое слово бандит держался словно десна за зуб мудрости. Иной раз, хотелось взять его за голову и трясти, пока мозги не превратятся в кисель, чтобы когда они застынут, в них появилась хоть одна извилина. В такие моменты я просто вставал в чжан чжуан и начинал медитировать. Чирика это невероятно бесило, так что я прибегал к этому приему часто.

Единственным исключением в плане языка была… альтернативная лексика. К исходу второго дня я знал, что:

М’нака – кто-то, кто очень переживает, испытывая контакт с какашками.

Шакта – собственно, сами какашки.

Рыга – гм… вроде как не совсем какашки. В общем, что-то, что выглядит, как какашки, пахнет, как какашки, но при этом не какашки.

Жагар – вроде как прилагательное. И какашки, которые жагар в устах Чирса определенно были значительно более неприятной вещью чем те, которые не жагар.

Пласта и таска – тут я не разобрался. Вроде термины похожие, а вроде и отличия есть. Речь шла о слабости, неумении что-либо делать, страхе. Причем, таска, имело более плотную связь с какашками, чем пласта. Постепенно, я пришел в выводу, что все это как-то намекало на нетрадиционную сексуальную ориентацию. Хотя не зная, осуждались ли в их мире подобные связи, точного заключения я дать не мог.

Сахра – то же, что и пласта. Причем, различие было настолько неявным, что я уловить не сумел. Хотя Чирик явно отличал.

Хашак – простофиля, недотепа, дурачок. Лох, в общем.

Ррал – сложная штука, я до конца пока не раскусил. Иной раз вроде бы и ничего страшного, вроде «Блин!», а в другой – прям-таки смертельная обида. Все слова я пробовал на самом Чирике и на это, иной раз, он начинал верещать чуть ли не сильнее, чем на м’нака жагар, которое его очень-очень его огорчало.

Ганка – то же, что и хашак, но с ноткой такого… сочувствия что ли. Будто есть шанс постепенно перестать быть ганка и стать кем-то получше.

Реган – вот это что-то особенное. Насколько я понял, речь шла о каком-то человеке, о его имени. То ли очень плохом, то ли неудачливым. Это имя повторялось на разный лад в самых разных выражениях. Чем-то похоже на ррал, но скорее не смыслом, а вариативностью использования.