Мертвые дома

— А что вы теперь думаете делать, кум?

— У меня есть друг, у него ферма, недалеко отсюда, к северу от Парапары. Туда я и решил пойти, переоденусь пеоном, буду работать на ферме и ждать, станут меня искать или нет, а может быть, обо мне не вспомнят.

Кум Фелисиано был прав. Если бы он остался в Эль-Сомбреро, возможно, он сидел бы уже в колодках, скрючившись под тяжестью винтовок, его пальцы были бы раздроблены, а лицо исполосовано плетью.

— Возьмите моего коня, — сказал Себастьян и не торопясь пошел седлать рыжего.

Кум Фелисиано отправился дальше, не дожидаясь рассвета. В темном небе все еще мигала одинокая звезда и залаяла только одна собака, когда всадник миновал последние дома селения. Сидя в гамаке, не одеваясь, Себастьян дождался утра. Перед его мысленным взором возникали то убитые солдаты, то студенты в колодках, то партизаны Аревало Седеньо, переплывающие разлившуюся реку, то ненужный револьвер, подарок сеньориты Беренисе.

Он вздрогнул от пения первого петуха. Это было хриплое тоскливое пение, напоминавшее звук расстроенного корнета. Ему ответил другой петух, звонко и вызывающе, потом пропел молоденький петушок, выступавший впервые. Опять расстроенный корнет. Затем надолго наступила тишина, петухи замолчали. Постепенно ночь таяла, занимался молочный рассвет.

Кум Фелисиано на рыжем коне был, наверное, уже далеко. За проволокой концлагеря убили еще одного солдата, другой, раненый, звал мать. А Себастьян должен покорно влачить существование среди покрытых язвами людей и разрушающихся домов!

— Я все равно уйду к Аревало, — вдруг сказал он себе.

И громко прибавил, глядя на пустой загон:

— Надо будет достать другую лошадь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Петра Сокорро

25

Полковник Кубильос, правительственный наместник, отбывал в Ортисе срок наказания, или приговора, если угодно. Как же иначе объяснить то, что человек, который некогда был властителем цветущего селения в Андах, а затем ближайшим помощником — то есть чем-то средним между другом и доверенным телохранителем — одного из самых знаменитых сыновей генерала Гомеса, попал в этот разрушавшийся городок, где ежеминутно подвергался опасности быть укушенным ядовитым комаром, ибо комары одинаково набрасывались и на правителей и на подчиненных.

Эрмелинда, служанка в доме приходского священника, не известными никому путями разнюхала кое-что о полковнике Кубильосе. Все подтвердилось: и то, что он занимал важный пост в Андах, и то, что он был близок к сыну генерала Гомеса, и даже то, что имя полковника Кубильоса уже упоминалось среди имен кандидатов на пост президента штата, как вдруг Кубильос затеял перестрелку с каким-то полковником, тоже приверженцем Гомесов. Относительно повода и мотивов перестрелки Эрмелинда выдвигала две версии. Согласно одной, причиной послужил ожесточенный спор во время игры в кости, который закончился тем, что револьверы были вынуты из кобур и загремели выстрелы. Согласно другой версии, не было ни спора, ни перестрелки, просто возлюбленная Кубильоса внезапно почувствовала неудержимое влечение к другому полковнику.

Однако так или иначе — и это Эрмелинда знала доподлинно, — второго полковника нашли мертвым в предместье Маракая, с тремя пулями в теле, выпущенными из одного револьвера и одинаково смертельными, — две застряли в животе, а одна вошла в спину и продырявила легкое. Это было таинственное преступление, о котором не писали газеты и которым не занялся ни один суд. Тем не менее стало ясно, что генерал Гомес получил достоверный отчет о событиях, потому что через несколько дней Кубильос был арестован — не помогли ни его звание, ни могущественные друзья — и в кандалах без суда и следствия отправлен в крепость на берегу моря. Потребовались настоятельное вмешательство сына Гомеса и усердные хлопоты других влиятельных лиц, чтобы старый диктатор по истечении нескольких месяцев смягчился.

— Ладно, — сказал он друзьям Кубильоса. — Я не только вызволю его из тюрьмы, но и назначу правительственным наместником.

И он назначил Кубильоса правительственным наместником Ортиса — властелином дюжины обвалившихся домов, зеленоватой трясины и горстки людей-призраков. Это не мешало полковнику Кубильосу каждый раз, когда он слышал имя Гомеса, восклицать с неудержимым энтузиазмом:

— Генерал Гомес? На свете нет человека лучше него.

Но, несмотря на восторженные излияния и ракеты, которые он приказывал пускать 19 сентября, не требовалось особых трудов, чтобы заметить, что полковник Кубильос без всякого удовольствия пребывает в Ортисе и что глухая злоба точит его изнутри. Он смотрел на всех косо, словно искал, кому бы отомстить за свою жалкую судьбу, которая привела его в это гнилое место.