Мертвые дома

— Меня поражает твое неразумие, — говорила, чуть не плача, сеньорита Беренисе. — Ты, такая умная, такая хорошенькая и добрая, что ты будешь делать в этом скопище сквернословящих мужчин и погибших женщин, которые пьют водку? Оставайся со мной в школе, будешь преподавать…

— Кому, сеньорита Беренисе? Хотите, я пересчитаю по пальцам всех детей, которые остались в Ортисе? Четверо со вздутыми животами, четверо в язвах, четверо совершенно больных и четверо, которым не во что обуться. Вот и все наши ученики…

Сеньор Картайя не присоединился к хору переубеждающих. Наоборот, когда он остался наедине с Кармен-Росой, он поддержал ее:

— Уезжай, дочка, на нефтяные разработки, в сельву, в Сьерру-Неваду-де-Мерида, хоть в седьмой котел ада, но не оставайся здесь. Хоронить мертвецов — занятие не для тебя. Неважно, что там, куда ты собираешься ехать, мужчины ругаются: при тебе они не вымолвят дурного слова; и если там есть погибшие женщины, они станут лучше, когда ты будешь рядом с ними.

Кармен-Роса улыбнулась. Она не улыбалась с того ужасного вечера, когда узнала, что Себастьян умрет. А теперь, когда она слушала сеньора Картайю, Себастьян уже лежал в земле — как трудно было в это поверить! — почти десять недель.

37

Олегарио снимал разную утварь и припасы с полок и раскладывал все это на прилавке или на кирпичном полу. Сеньор Картайя осматривал вещи и, указывая пальцем, громко пересчитывал их, а затем сообщал итог Кармен-Росе, которая делала соответствующую запись в старой тетради. Эту тетрадь, оставшуюся от школьных лет, она неожиданно обнаружила в чемодане. Фразы, которые Кармен-Роса прочла на ее страницах, были овеяны ароматом воспоминаний. «Однажды лиса прогуливалась вдоль дороги и нашла на земле человеческую маску». И в другом месте: «Совокупность костей, представляющая собой твердую основу нашего тела, называется скелетом». Кармен-Роса не осмелилась вырвать эти страницы. Она аккуратно загнула их и начала писать изящным почерком, который переняла у сеньориты Беренисе, на странице, где заржавевшие металлические скрепки отмечали начало второй половины тетрадки.

Они производили опись скудного имущества «Серебряной шпоры», и сеньор Картайя своим певучим голосом диктовал:

— Две штуки цветастого ситца.

— Десять брусков желтого мыла.

— Три пары черных альпаргат, номер пятый. Четыре пары, номер четвертый. Одна пара, номер шестой, и одна альпаргата без пары, видно, для одноногого…

— Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь соломенных шляп.

— Дюжина фланелевых костюмов. Еще три костюма.

— Два гамака.

— Пол-ящика свечей. Осталось… погоди-ка… Восемь, девять пакетов.

— А это что? Ах, да, лента! Пиши: два мотка ленты: один розовый, другой — зеленый.

Они перешли к самой нижней полке, где стояли напитки. Полка помещалась на расстоянии вытянутой руки от продавца и не выше лба покупателя. Сеньор Картайя считал: «Четыре бутылки рома, шесть анисовой, три бутылки кокуя». Потом настала очередь разноцветных флаконов с широкими горлышками: «Один с водкой, другой с мятной, еще один, с маисовой…»

Все было внесено в тетрадь Кармен-Росы: бутылки ситро, связки чеснока, гирляндами свисавшие с потолочных балок, тазы всевозможных размеров, керосин и карбид. Это была уже не прежняя «Серебряная шпора», процветающая, полная товаров, которую открыл дон Касимиро, но кое-что еще уцелело от минувшего благополучия, в том числе и товары, теперь не имевшие спроса: дамский корсет, три флакона кровоочистительного средства, давно вышедшего из употребления, старые образки Иисуса из Лимпиаса.

Опись товаров была прервана Паскуалем, который вошел в лавку с узелком в руках. Кармен-Роса не видела плотника Паскуаля со дня похорон Себастьяна. Он заметно постарел за этот короткий срок.

— Что тебе? — спросила Кармен-Роса.

Но Паскуаль пришел не за покупками, он хотел продать шесть куриных яиц, которые были завязаны в белый платок.

— Я оставлю вам все шесть за один реал, нинья Кармен-Роса, — сказал он жалобно.

Кармен-Росе они были не нужны. В лавке лежали яйца, снесенные ее собственными курами, и никто их не покупал. Однако в голосе и жестах Паскуаля была такая мольба, что она не выдержала:

— Хорошо, оставь их.

Она взяла яйца и заплатила то, что просил Паскуаль. Но он не уходил. Он несколько секунд вертел монету в руках и пристально рассматривал ее, потом сказал:

— Теперь дай мне хинина на реал, нинья…

38