Мертвые души

Сочувственной Гоголю была и статья Плетнева, скрывшегося под инициалами С. Ш. и под маской корреспондента “Современника” из Житомира. Плетнев сделал много тонких наблюдений над особенностями реалистической эстетики Гоголя. Но смысл поэмы он видел в развитии чисто психологической идеи, делая при этом оговорки о незавершенности поэмы: “На книгу Гоголя нельзя иначе смотреть, как только на вступление к великой идее о жизни человека, увлекаемого страстями жалкими, но неотступно действующими” в мелком кругу общества”. [“Современник”, 1842, т. 27.]

В выступлениях славянофильской критики (Шевырев в “Москвитянине” и К. Аксаков в отдельной брошюре [“Несколько слов о поэме Н. В. Гоголя “Похождения Чичикова или Мертвые души”“, М., 1842.]) борьба вокруг Гоголя переходила уже в борьбу за Гоголя; смысл статей Шевырева и особенно К. Аксакова был в тенденциозном переосмыслении “Мертвых душ”. Делая верные наблюдения над одними сторонами поэмы, они замалчивали другие и, не находя всего им нужного, пытались дополнить и поправить Гоголя. Так, Шевырев, сказав немало верного о жизненности и типичности гоголевских характеров и об эстетической роли автора в поэме, упрекает Гоголя в том, что “комический юмор автора мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме”. [“Москвитянин”, 1842, № 7 и 8.] В толковании К. Аксакова “Мертвые души” полностью утрачивали свой обличительный характер.

Совершенно иначе подошли к поэме Гоголя Белинский и Герцен. “Мертвые души”, по Белинскому, “творение чисто-русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно-художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, — и, в то же время, глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое”. [“Отечественные записки”, 1842, № 7.] Белинский первый понял самое существенное в поэме Гоголя: ее общественно-историческое значение, неотделимое от значения художественного. Белинский первый оценил и обличительное содержание поэмы (“беспощадность”), неотделимое от любви к родине.

Оценка Белинского была им развита и углублена в том же году в его полемике с К. Аксаковым. [См. “Отечественные записки”, 1842, №№ 8 и 11.] Белинский говорит прямо, что пафос поэмы “состоит в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом”, или в другом месте: “Мы именно в том-то и видим великость и гениальность в Гоголе, что он своим артистическим инстинктом верен действительности, и лучше хочет ограничиться, впрочем, великою задачею — объективировать современную действительность, внеся свет в мрак ее, чем… изображать русскую действительность такою, какой она никогда не бывала”. “Тем-то и велико создание “Мертвых душ”, — говорит Белинский, — что в нем сокрыта и разанатомирована жизнь до мелочей и мелочам этим придано общее значение”. [Обличительное значение и “глубоко-национальный пафос” поэмы отмечал рецензент Н. М<азко> (“Голос из провинции о поэме Гоголя “Отечественные записки”, 1843, № 4). Комиссионной была позиция анонимного критика “Литературной газеты”, 1842, № 23: сочувственно оценивая общественное содержание поэмы, критик не одобрял ее “грязных шуточек”.]

Близок Белинскому в своей оценке “Мертвых душ” был и Герцен. Под непосредственным впечатлением гоголевской поэмы он записал в дневнике 11 июня 1842 г.: “Удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный”. С этой точки зрения оценивал он и споры о “Мертвых душах” в приведенной выше записи от 29 июля 1842 г. “Есть слова примирения, — писал он там же, — есть предчувствия. и надежды будущего, полного и торжественного, но это не мешает настоящему отражаться во всей своей отвратительной действительности”. Это обличительное значение “Мертвых душ” было раскрыто Герценом позднее в брошюре “О развитии революционных идей в России”. Резкими чертами характеризует Герцен “Россию дворянчиков”: “Благодаря Гоголю мы наконец увидели, как они вышли из своих жилищ, из своих барских домов, без масок, без прикрас, вечно пьяные и ненасытные: рабы власти без достоинства и безжалостные тираны своих крепостных, сосущие жизнь и кровь народа с невинностью и простодушием ребенка, сосущего грудь матери. “Мертвые души потрясли всю Россию. Подобное обвинение необходимо было современной Pоссии. Это — история болезни, написанная мастерской рукой”. Выписки из книги Герцена, в том числе и приведенная здесь, были сообщены Гоголю в подлиннике, в письме М. С. Скуридина от 13 сентября 1851 г., т. е. за несколько месяцев до смерти Гоголя. [См. “Н. В. Гоголь. Материалы и исследования”, т. 1, стр. 133–138 и 145–149.]