Мертвые души

На такое рассуждение барин совершенно не нашелся что отвечать. Но в это время, казалось, как будто сама судьба решилась над ним сжалиться. Издали послышался собачин лай. Обрадованный Чичиков дал приказание погонять лошадей. Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз. От это<го> случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает. Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилась оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать. Чичиков мог только заметить сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу. Он послал Селифана отыскивать ворот, что без сомнения продолжалось бы долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. Свет мелькнул в окошке и досягнул туманною струею до забора, указавши нашим дорожним ворота. Селифан принялся стучать, и скоро на тревогу вышла какая-то фигура, накрытая армяком, и барин с кучером услышали хрипливый бабий голос: “Кто стучит? Чего расходились?”

“Приезжий, матушка! Пусти переночевать”, произнес Чичиков.

“Вишь ты какой востроногой”, сказала старуха. “Приехал в какое время! Здесь тебе не постоялой двор, здесь помещица живет”.

“Что ж делать, матушка, ты видишь, с дороги сбились”,[ты видишь, что мы заблудились] сказал Чичиков. “Не ночевать же в такое время в степи”.[в такое время на дороге. ]

“Да, время темное, нехорошее время”, прибавил Селифан.

“Молчи, дурак!” сказал Чичиков.

“Да кто вы такой?” сказала старуха.

“Дворянин, матушка”.

Слово дворянин заставило старуху как-будто несколько подумать. “Погодите, я скажу барыне”, произнесла она и минуты через две возвратилась уже с фонарем в руке. Ворота отперлись. Огонек мелькнул и в другом окне. Бричка, въехавши в двор, остановилась перед небольшим домиком, которого за темнотою герой наш не мог хорошо рассмотреть, одна только половина его была озарена светом, исходившим из окон; видна бы<ла> еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет. Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в подставленную бочку. Собаки заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, заливался так протяжно и с таким стараньем, [один выл так усердно] как будто бы за это получал бог знает какое жалование. Другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж ними звенел, как почтовый звонок [неутомимый] неугомонный дискант, [вероятно, какого-нибудь] вероятно молодого щенка, и всё это, наконец, повершал [хриплый] бас, вероятно, старик или просто наделенный дюжей собачьей натурой, потому хрипел, как в певческой контрабас, когда, между тем как тенора подымаются на цыпочки от сильного желанья[а. от старанья] вывести высокую ноту и всё, что ни есть, подымается [более] и закидывает голову, а он один, засунувши подбородок в галстух и присевши и опустившись почти до земли, пропускает свою ноту, от которой трясутся стекла. [Вместо “промеж них ~ стекла”: за ним был слышен дискант такой неугомонной, что в голове звенело. Всё это покрывал бас, видно уже старик, потому что лаял так хрипло, как генерал перед фрунтом. ] Наверное можно бы предполагать в этом оркестре более ста музыкантов. Это бы дало заметить Чичикову, что деревушка была порядочная. Но промокший и озябший герой ни о чем не думал, как только о постели. Еще бричка не успела совершенно остановиться, как он уже соскочил на крыльцо. На крыльцо вышла опять какая-то женщина несколько помоложе прежней, но чрезвычайно на нее похожая. Она проводила его в комнату. Чичиков кинул вскользь взгляда два: комната была обклеена старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окнами маленькие зеркала и за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с цветами, нарисованными на циферблате… Не в мочь было больше ничего заметить. Чичиков чувствовал, что глаза его так липнули, как будто бы их кто-нибудь намазал медом. Минуту спустя вошла хозяйка, женщина уже пожилых лет, в каком-то спальном чепце надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на убытки и неурожаи и держат голову несколько на бок, а между тем набирают понемногу в пестрядевые мешечки, размещенные по ящикам комодов, в один всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя и кажется с виду, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья да разных ночных кофточек, да ниток, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье, когда старое как-нибудь прожжется во время печенья куличей к пасхе, или запачкается слишком в краску по случаю крашения шерсти. [“а между тем ~ шерсти” вписано. ]

“Извините, матушка, что побеспокоил вас”, сказал Чичиков.

“Ничего, ничего”, сказала хозяйка. “В какое-то время вас бог принес! Сумятица и вьюга такая! Вам бы с дороги, батюшка, я знаю что прилично закусить чего-нибудь, да пора-то ночная, ничего и приготовить нельзя…”