Мертвые души. Поэма

«Константин Федорович! Платон Михайлович! Вот одолжили приездом. Дайте протереть глаза! А уж, право, думал, что ко мне никто не заедет. Всяк бегает меня, как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович. Вижу — сам всему виной. Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Чем прикажете потчевать?»

«Без церемонии. Мы к вам за делом. Вот вам покупщик, Павел Иванович Чичиков», сказал Костанжогло.

«Душевно рад познакомиться. Дайте прижать мне вашу руку».

Чичиков дал ему обе.

«Хотел бы очень, почтеннейший Павел Иванович, показать вам имение, стоящее внимания. Да что, господа, позвольте спросить: вы обедали?»

«Обедали, обедали», сказал <Костанжогло>, желая отделаться. «Не будем мешкать и пойдем теперь же».

«Пойдем». Хлобуев взял в руки картуз. «Пойдем осматривать беспорядки и беспутство мое». Гости надели на головы картузы, и все пошли улицею деревни. С обеих сторон глядели слепые лачуги, с крохотными, заткнутыми онучей <окнами>.

«Пойдем же осматривать беспорядки и беспутство мое», говорил Хлобуев. «Конечно, вы сделали хорошо, что пообедали. Поверите ли, Константин Федорович, курицы нет в доме — до того дожил». Он вздохнул и, как бы чувствуя, что мало будет участия со стороны Константина Федоровича, подхв<атил> под руку Платонова и пошел с ним вперед, прижимая крепко его к груди своей. <Костанжогло> и Чичиков остались позади и, взявшись под руки, следовали за ними в отдалении.

«Трудно, Платон Михалыч, трудно!» говорил Хлобуев Платонову. «Не можете вообразить, как трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье! Ведь это для вас слова иностранного языка. Трын-трава бы это было всё, если был бы молод и один. Но когда все эти невзгоды станут тебя ломать под старость, а под боком жена, пятеро детей, — сгрустнется, поневоле сгрустнется…»

«Ну, да если вы продадите деревню — это вас поправит?» спросил Платонов.

«Какое поправит!» сказал Хлобуев, махнувши рукой. «Всё пойдет на уплату долгов, а для себя не останется и тысячи».

«Так что ж вы будете делать?»

«А бог знает».

«Как же вы ничего не предпринимаете, чтобы выпутаться из таких обстоятельств?»

«Что ж предпринять?»

«Что ж, вы, стало быть, возьмете какую-нибудь должность?»

«Ведь я губернской секретарь. Какое ж мне могут дать место? Место мне могут дать ничтожное. Как мне взять жалованье пять сот? А ведь у меня жена, пятеро детей».

«Пойдите в управляющие».

«Да кто ж мне поверит имение: я промотал свое».

«Ну, да если голод и смерть грозят, нужно же что-нибудь предпринимать. Я спрошу, не может ли брат мой через кого-либо в городе выхлопотать какую-нибудь должность».

«Нет, Платон Михайлович», сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку. «Не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне? Что разорять казну? И без того теперь завелось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за доставки мне жалованья увеличены были подати на бедное сословие».

«Вот плоды беспутного поведенья», подумал <Платонов>. «Это хуже моей спячки».

А между тем, как они так говорили между собой, Костанжогло, идя с Чичиковым позади их, выходил из себя.

«Вот смотрите», сказал Костанжогло, указывая пальцем: «довел мужика до какой бедности. Ведь ни телеги, ни лошади. Случился падеж, уж тут нечего глядеть на свое добро: тут всё свое продай да снабди мужика скотиной, чтобы он не оставался и одного дни без средств производить работу. А ведь теперь и годами не поправишь. И мужик уже изленился, загулял, сделался пьяница. Да этим только, что один год дал ему пробыть без работы, ты уж его развратил навеки: уж привык к лохмотью и бродяжничеству. А земля-то какова? разглядите землю!» говорил он, указывая на луга, которые показались скоро за избами. «Всё поемные места. Да я заведу лен, да тысяч на пять одного льну отпущу; репой засею, на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите, по косогору рожь поднялась; ведь это всё падаль. Он хлеба не сеял — я это знаю. А вон овраги, да здесь я заведу такие леса, что ворон не долетит до вершины. И этакое сокровище-землю бросить. Ну уж если нечем было пахать, так заступом под огород вспахай. Огородом бы взял. Сам возьми в руку заступ, жену, детей, дворню заставь; безделица! умри, скотина, на работе. Умрешь, по крайней мере, исполняя долг, а не то, обожравшись, — свиньей за обедом». Сказавши это, плюнул <Костанжогло>, и желчное расположение осенило сумрачным облаком его чело.

Когда подошли они ближе и стали над крутизной, обросшей чилизником, и вдали блеснул извив реки и темный отрог, и в перспективе ближе показалась часть скрывавшегося в рощах дома генерала Бетрищева, а за ним лесом обросшая, курчавая гора, пылившая синеватою пылью отдаления, по которой вдруг догадался Чичиков, что это должно быть Тентетников, <он сказал>: «Здесь, если завести леса, деревен<ский> вид может превзойти красотою…»