Мертвые души. Том 3

— Так стало быть, сударь, вы не служащий Третьего отделения? — проговорил он не сводя с Павла Ивановича взгляда. – Стало быть вы самовольно присвоили себе не свойственное вам, милостивый государь, звание, что по существующему положению является гражданским преступлением и более того, преступлением супротив власти и установленному законопорядку! — продолжал Петрушкин. – Ну так знайте: ежели вы полковник выдуманный, то я капитан—исправник сей губернии – настоящий! И посему данной мне свыше властью намерен наложить на вас арест и препроводить в острог для дальнейшего разбирательства, — торжествуя, проговорил Петрушкин.

С этими словами он поднялся со стула, сделавши по направлению к Павлу Ивановичу несколько шагов так, словно бы и вправду намеревался отправить его в острог, благо тот был недалече. Однако Чичиков и бровью не повёл на сие его красноречивое поползновение.

— Вы, любезнейший мой, Александр Ермолаевич, и вправду престранный субъект, — сказал он с некоторым даже презрением глянувши на Петрушкина. – Мало вам того, что вы по выражению Модеста Николаевича «лезете на стенку», так ещё берётесь рассуждать о предмете, в котором, как вижу, не смыслите ничего, что, к слову сказать, для капитана—исправника непростительно. Но сие, конечно же, относится к тем капитанам—исправникам, что получили должность свою благодаря заслугам, а не родству по женской линии. Да будет вам известно, милейший, что упомянутое вами с таковым апломбом положение имеет отношение лишь к «Табели о рангах», а не к исправляемой должности. Я же дослужившись до чина коллежского советника, имею полное право именовать себя «полковником», так как мой гражданский чин полностью соответствует сему воинскому званию. То же обстоятельство, что при встрече с вами назвался я служащим Третьего отделения, не является преступлением, а простою шуткою, что призвана была пресечь ваши бесчинства, о коих я думаю и по сию пору свидетельствуют бока несчастного самовара на той злополучной станции. Так что, давайте—ка, поостыньте милейший и приготовьтесь наконец—то выслушать то, зачем вас собственно и призвали, не забирая более времени у занятых людей различными сценами да припадками, до которых вы, как я погляжу, большой мастер.

— И вправду, Александр Ермолаевич, амбиции твои никому здесь не интересны и Павел Иванович прав, потому как пригласили тебя не для них, а для дела. Потому лучше слушай, что от тебя потребно и исполняй, как скажут, — вступил в разговор Самосвистов. – Павел Иванович, передай—ка ему записочку от губернатора, пускай прочтёт, — сказал он Чичикову, с чем тот и передал, захлопавшему глазами Петрушкину, губернаторское послание.

Однако, прочитавши записку Петрушкин заявил, что наотрез отказывается подписывать какие—то бы ни было бумаги, потому как в глаза не видывал ни одного из купленных Чичиковым крестьян и ежели Чичикову так того надобно, то пусть предоставит всех крестьян для описи, тогда—то и получит нужную справку.

— Вам что же, милейший, недостает и этой купчей? — спросил Чичиков, сунувши разве что не под самый нос Петрушкину купчую заключенную с Леницыным.

На что Петрушкин отвечал, что ему всё одно, потому как сия купчая тоже бумажка, а ему потребны живые работники, коим он должен сделать перечет.

— Та…а…ак! Стало быть, вы, любезный, не понимаете, что мешаетесь в дело не моё и даже не Модеста Николаевича, а в дело самого Фёдора Фёдоровича, и строите препоны к тому, что невозможно объять уму вашему, — сказал Чичиков, — потому как и я и господин Самосвистов тут только помощники, коим поручено сие предприятие, а вы, стало быть, решили его нарушить?!

— Где крестьяне? Ведите крестьян…, — уставясь пустым взглядом в стенку равнодушно проговорил Петрушкин.

— Крестьяне уж выведены давно, — сказал Чичиков, — что же их, назад, что ли, вести?

— Кем выведены? — оживился Петрушкин.

— Мною выведены, милостивый государь, мною! — теряя терпение, ответил Чичиков.

— Вот за сие я вас в острог и посажу, — прихлопнул в ладоши Петрушкин. – Посажу за то, что вывели вы крестьян без соответствующего на то со стороны властей разрешения, без освидетельствования и нужных в таковом деле бумаг!

— Ну хорошо, с ним видать каши не сваришь, — сказал Самосвистов посылая Петрушкину суровыя взгляды, — так что ты, Павел Иванович, отправляйся покуда до судейских, я тут ещё с утра отослал к ним нарочного отписавши обо всём, что тебе потребно, так что думаю, у них многое уж готово, а как покончишь с судейскими, воротись сюда в присутствие. Я же к тому времени перетолкую с Александром Ермолаевичем по—свойски, дабы уяснил он себе, как положено вести себя меж приличными господами, не задирая пред ними носу!

С сиим напутствием Павел Иванович и отбыл из Городской управы, оставивши Петрушкина наедине с Самосвистовым, собиравшимся учить того хорошему тону. И надобно думать, урок сей начался незамедлительно, потому как из—за захлопнувшихся за Чичиковым дверей Самосвистовского кабинета послышался грохот падающих стульев, тяжелые удары и глухие вопли Петрушкина.