Мертвые души. Том 3

— Ну и пошто ты здесь? По делам приехал, или же так – погулять?— спросил у Ноздрёва Павел Иванович, явно желая навесть того на какой—то нужный для себя разговор.

— Да как тебе сказать – поначалу будто бы и ехал по делу, а теперь уж выходит, что гуляю! — глодая баранью кость, задумчиво проговорил Ноздрёв, у которого всегда бывало так, и всегда же невозможно было понять, где у него кончается дело и начинается гулянка, как оно впрочем и бывает с теми, для кого разгул и является единственным, забирающим их целиком делом.

— Однако ты темнишь, братец. Вижу, на уме у тебя нечто, что скрыть от меня хочешь. Но признаться не ожидал я от тебя подобной скрытности. Я то с тобою всегда откровенен, видит Бог! — сказал Чичиков, поглядывая на Ноздрёва в перерывах между ложек с жарким.

— Это ты то?! — изумился Ноздрёв. – Ты, у которого и клещами ничего не вытянешь, обвиняешь меня в скрытности?! Ну, душа моя, ты несправедлив. Мне то как раз скрывать нечего, а вот тебе твоя скрытность совсем не на пользу. Скажу тебе прямо – ежели бы ты сознался мне в своё время в фальшивых ассигнациях, то я тебе в них премного был бы полезен! И то, посуди сам, я на каждой ярмарке – свой человек. Меня там всякая собака знает. Я бы, к примеру, мог бы привесть тебя к цыганам, и они с удовольствием обменяли бы твои ассигнации на настоящие. В половину, конечно же, цены. Но ведь ты не захотел делиться. Хотел весь куш себе урвать, вот и попался с ними!

— Позволь, ты уж в другой раз толкуешь мне о каких—то ассигнациях. Не знаю я, что вы там у себя на мой счёт навыдумывали, но уверяю тебя – никаких ассигнаций не было! Другое что могло быть, не буду отпираться. Но этого не было, — твёрдо сказал Чичиков.

— Ну хорошо, коли, не будешь отпираться, скажи мне тогда, к чему ты скупал «мёртвых душ»? Или же скажешь, что и этого не было? — не унимался Ноздрёв.

— Это было, — отвечал Чичиков, — но сказать не могу, по той причине, что нахожусь я на государевой службе и сие не моя тайна.

— И кем же ты числишься на государевой службе – «херсонским помещиком»? — насмешливо спросил Ноздрёв.

— Можешь называть и так, мне всё равно, — пожав плечами ответил Чичиков.

— Не верю! Врёшь ведь! Сызнова врёшь! Чую я, что здесь дело нечисто, вот от того ты и юлишь. Я, братец тебя знаю. Ты ведь хвастлив до невозможности. Сразу бы выложил, ежели что!.. — чуть не вскричал Ноздрёв.

— Отчего ты решил, будто я хвастлив? — не сменяя ровного тону сказал Чичиков. — Повторяю тебе, тайна сия не моя, а государственная, и просто так, за здорово живёшь, выложить я её тебе не могу. Лишь при условии, что подпишешь ты какую надобно бумагу.

— Это какую же, позвольте спросить, бумагу? — всё ещё продолжая насмешливо улыбаться, но уже и несколько посекшись в тоне, спросил Ноздрёв.

— Ну, так и быть! Тебе откроюсь, потому как знаю, что ты не болтлив. А что ездишь много и многих знаешь, так это хорошо. Такие нам нужны! — с напускною решительностью сказал Чичиков.

— Это кому же «вам»? — уж вовсе без усмешки, и можно сказать даже с некоторой робостью переспросил Ноздрёв.

— А вот подпишешь бумагу, по форме, что я скажу, сейчас и узнаешь! Ну, как — слать человека за гербовою бумагою? — усмехнулся на сей раз Чичиков.

— Слать! — отодвинувши от себя тарелку, кивнул вихрастою головою Ноздрёв. На что Чичиков кликнул полового и тот, немного помешкавши, принёс им бумаги и чернил.

— Однако, братец, подумай ещё раз, — сказал Чичиков, — может быть тебе этого не надо. Потому, как дело сие и сурьёзное и опасное!

— Чего надобно писать? — обмакнувши перо в чернила и изображая во чертах лица своего бесстрашие и решимость, спросил Ноздрёв.

— Ну, коли так, пиши — «Расписка, дана мною, таким—то и таким—то, сыном такого—то, родившимся там—то и там—то, числа и года такого—то, помещиком такой—то губернии…». Написал?, — спросил Чичиков, и увидавши, что Ноздрёв наместо ответа кивнул склонённою над листком бумаги головою, продолжил диктовку, делая голосом ударение на каждом слоге, — «…дана полковнику Третьего отделения, его высокоблагородию, господину Чичикову Павлу Ивановичу…»

Тут перо у Ноздрёва дёрнулось, скрыпнуло и посадило на строку жирную кляксу.

— Ну вот, братец, бумагу испортил, ну да ничего, продолжай, это не страшно, — покровительственным тоном произнёс Чичиков.

— Позволь, позволь, душа моя! Что это за шутки? — недоумённо поднявши глаза на Чичикова, спросил Ноздрёв.

— А никаких шуток нету, — отвечал Чичиков, — нынче идет одна лишь голая правда. Но ты, братец, ежели трусишь, то можешь сей же час порвать сию бумагу, покуда ещё не поздно.

— Я, чтобы трусил?! Нет, Павел Иванович, видать, ты и впрямь плохо меня знаешь! Давай, диктуй далее! — бодрился Ноздрёв, но лоб его, тем не менее, уж покрылся испариною.

«Однако же, заглотнул наживку, — с удовольствием подумал Чичиков, — ну, что ж, поделом тебе, братец!», — а сам продолжил размеренную свою диктовку.