Мертвые люди (СИ)

Выехал из поселка, по той же дороге, на КПП меня тормознули, все тот же гопник, и усатый старикан, с карабином за плечом. Бегло глянул в салон, потом махнул рукой, мол, проваливай. Когда въезжал в лес, встретил микроавтобус с людьми, а следом полицейский "лендровер", все еще эвакуируют страдальцев. Это хорошо.

Ехал привычно медленно, с тоской взирая на открывающийся пейзаж, ничего интересного, разве что художника может увлечь унылая картина за окном. Я же, как далекий человек от искусства, тосковал. Еще и музыки нормальной нет, вытье попсы достало настолько, что я предпочел гул мотора и тоску.

Через четыре часа дорога вывела меня к дачному поселку, где засели родители. Здесь бывал редко, оттого никакого тепла в душе не ощущал, даже волнение от встречи с родителями как-то не возникало, словно вернулся с учебы. И все. Остановили меня возле примитивного шлагбаума — вырезанные из свежий березы палки скручены в треноги, и между ними лежало бревно, даже не ошкурили, сгниет ведь. Остановил меня лопоухий парень, но уже с автоматом.

— Кто такой? — на чистом государственном поинтересовался он.

— Я к родителям, — неуверенно ответил, смотря, как исчезает улыбка с лица парня от моего произношения. Как бы я ни старался, а акцент с голоса не убрать.

— Фамилии? — даже не старался спрятать раздражение.

— Соколовы, — достав блокнот, быстро вписал фамилию. Хоть учет ведет и на том спасибо.

— Езжай, только сразу к господину коменданту зайдешь.

— Да, конечно, — я неспешно утопил педаль акселератора.

Наша любимая страна делилась на четыре региона: Латгале, Курземе, Земгале, Витземе. Если Курземес считалась оплотом чистокровных латышей, где разговаривают, четко произнося каждое слово, и блюдут все традиции, то Латгалия являлась резервацией русских, точнее русскоговорящих. Самый бедный край страны, на который вечно не хватает финансирования, мы словно бельмо на глазу латышской нации. Думается мне, предложи Россия купить Латгалию, наши бы продали, как продали все, что могли, дядям из Европы. И плевать, что лишатся куска земли, главное, этих чужих не будет. Хорошо, что приехал в Видземе, столичный край, где нравы чуть проще, вечно урывающий самый большой и лакомый кусок, и вот ирония — и от беды он урвал больше, чем все. В столице проживают, вернее уже проживала, большая часть населения страны.

Пока голова была забита великими думами, вырулил к нашему домику, двухэтажный, если считать мансарду. Вокруг аккуратный заборчик с синей калиткой, собственноручно выкрашенной, остановился. Фу, доехал, руки вспотели, а сердце учащенно забилось, а в голове рой мыслей и образов, что скажу отцу, как обниму маму. Мать, наверняка, всплакнет, батя похлопает по плечу, и с гордостью будет разглядывать сына, ведь добрался сам, еще и с не пустыми руками. А если нет никого? И ладно, растоплю печь, чайничек поставлю, встреча еще лучше получится. Не, вот кто-то за окном шевелится.

— Что, Братан, пошли? — как же я по ним соскучился.

Вылез из машины, нарочно громко хлопнул дверью, бесшумно приоткрыл калитку, в крыльце мелькнула тень. Входная дверь распахнулась на пороге, застыла мать, какое-то простое платье, волосы спрятаны под белый платок, завязанный на затылке. Смотрит удивлено, слово не верит.

— Ма, — голос охрип.

Я рванулся к ней, обнял, прижимаясь как в детстве, втягивая носом, привычный с юности запах, чистого белья с долькой мягких духов. Она лишь через несколько секунд ответила на объятья, схватила так, словно я хотел вырваться. Потом заплакала, ну вот, как я и думал.

— Сынок, ты приехал, — несмотря на слезы, голос мягкий обволакивающий.

Мы отстояли с минуту, пока ехал, даже не думал, что настолько соскучился по ней. Она громко сглотнула ком в горле, отстранила меня на вытянутые руки, не отпуская, глаза красные, на щеках дорожки от слез. Быстро осмотрела с ног до головы.

— Цел?

— А что со мной случится? — весело ответил я, — может, в дом войдем?

— А? — в глазах застыл немой вопрос, — пошли.

В доме пахло краской и чем-то тяжелым, аж дыхание сбилось. Не люблю я эти дачи.

— Ты, наверное, есть хочешь? — Она тут же засуетилась, захлопала холодильником, зашла газ. Сама улыбается сквозь слезы.

А я сидел, как пришибленный, блаженный, довольный и безмятежный. Я дома. Я опомнился, когда чайник отчаянно засвистел, намекая — пора бы снять с пламени. Достал с полки кофе, залил кипятком, не найдя сахар, крикнул.

— Ма, где сахар, — она, как ошпаренная, вбежала на кухню, — ты чего, Ма?

— Ты звал?

— Хватит плакать, — впервые вижу ее такой расстроенной, — я дома, все хорошо. Когда отец придет?

Зная активность своего родителя, я уверен, сейчас где-нибудь что-нибудь организовывает. Ничего, узнает, что сын дома, придет, надо подумать с чего начать рассказ. Мама подошла ко мне вплотную, надавила пальцами на плечи, заставляя сесть, затем все весом навалилась на плечи, я сжал ее руку. Испереживалась вся.

— Отца больше нет? — едва уловимо прошептала мне в ухо.

— А где он?

— Он умер, — капля упала на шею, затем еще одна.

— Ага, а когда вернется?

— Никогда.

— Ма?

— Его убили.