Мертвые не кусаються

— Единственную вещь, — говорю я ему. — Пойдем устроимся у Брахама, чтобы дождаться его возвращения и объясниться.

Рассвет, пустой, как кровать.

Кровать, пустая, как рассвет.

Храп Толстяка.

Я тоже в забытьи. Время ткет кошмар, который испаряется в свете моего просветления и зарождающегося дня. Все, что я помню, это то, что там была моя мать и затем Антуан… И люди в черном, как инквизиторы, которые причиняли им зло.

Открываю дверцы стенного шкафа Мартина. Там аккуратно выровнены чемоданы. Пустые.

Накануне вечером я заглянул внутрь шкафа и те же три чемодана были там. Забодай его комар, что же случилось с нашей героической Мари-Мари? Маэстро взял ее в заложницы, это точно, но как и где, мать его, он ее спрятал?

Мастард визжит во сне как щенок, задыхается и просыпается. Самые красивые глаза в мире! Два роскошных рубина! Можно подумать, мы в Лондоне в зале королевских сокровищ…

У Берю блуждающая ясность взгляда.

Он ворчит:

— Дерьмо, дерьмее некуда, как пить хочется!

Затем, увидев меня:

— Он так и не вернулся в гостиницу, этот подонок?

— По крайней мере, в свою комнату.

— А малышка?

— Никаких известий, Толстый. Не терзайся, мы вскоре будем непременно знать. Брахам забрал ее как разменную монету. В ближайшие часы, этим же утром, он объявится. Повторяй себе, что мы на острове. Он не мог увезти ее далеко.

— Остров, ж… моя! — парирует Толстяк. — Появились самолеты — островов больше нет, парень. Кроме острова Сан-Луи, так как ни одна тарахтелка туда не приземлится.

— Самолетами не пользуются как автобусами, Лулу.

Нужные бумаженции. И зачем Брахаму увозить ее на дачу? Все происходит и будет происходить здесь. Он не может себе позволить удалиться. Его поступки всегда вызваны какими-либо причинами.

Консультируюсь со своими тик-таками. Они отмеряют шесть штук и… Солнце пытается избавить океан от свинцового цвета. Сильный ветер полощет флаги над входом в гостиницу. Я говорю про ветер так, для вашего сведения, но его направление мне до лампочки! С востока ли он, с юга, или от вашего шурина, мне это дико все равно, мои бедные кролики!

Несмотря на бодрящие слова, которыми я подбадриваю Мастарда, сам я близок к растерянности, доверчивые мои. В какой-то момент даже подумываю, не позвонить ли Старикашке, чтобы все рассказать. Но, поразмыслив, отказываюсь. Не буду я плакаться в папину жилетку, что заело зажигание, какого хрена (пардон, какого черта)! Он начнет штурмовать фараонское начальство, подлизываться. Ругать меня, что я позорю фирму. Считать меня разиней! Упрекать в нерешительности после захвата Маэстро. Действительно, можно было дать Мартину подышать через подушку, пока он был в наших руках. Или распределить ему на мыслительную шкатулку щедрый и искренний удар. Тррах! Кончено! Нет больше Маэстро!

Убогое притворство Берю стимулировало меня. Двуногого спасает от отчаяния бессчетно-частое количество раз чувство ответственности. Сколько субъектов отказались себя укокошить, потому что не закончили ремонт своего холодильника? Как только вырастаешь, начинаешь отвечать за других людей. Живешь для других на всех уровнях, на всех отрезках своего бытия. И именно это тебе помогает. Твое ощущение Долга, вот! Оно столь сильно, что ты и отходишь на тот свет с чувством вины. Как бы извиняясь, что можешь уйти еще дальше.

— Слушай, — говорю я своему другу, — займись Бертой и обеспечь здесь контроль. Я тебе говорю, что хлыщ появится. Если он возникнет, не калечь его: подожди меня. Не будем забывать, Толстый: этот хмырь просто дьявол. Его сила в том, что он ведет себя не так, как все другие. Ждешь его слева, он возникает справа. Но, если он знает, что ты знаешь, он возникает слева, сечешь? Короче, у него мозги в квадрате. Не жандармского объема, а размеры Эйнштейна, умноженного на Паскаля. Значит, осторожно! Без сумасшествия. Чем спокойнее и проницательнее мы будем, тем реальнее шансы победить его. Если он что-либо предложит тебе, ты, опять же, не принимай никакого решения. Потребуй времени на размышление. Даешь слово?

— Ладно! А ты какую кассу брать будешь?

— Попробую достать приглашение на один многообещающий вечер. Расскажу, когда придет время.

После этих энергичных слов возвращаюсь в свои апартаменты произнести утренние приветствия своему мирку и принять добрый душ, сначала кипящий, потом ледяной. Холодные и горячие закуски, а?

Она гремит, как кастрюля, эта проклятая лоханка, которую подпольная контора (у легальных уже не было ничего) вручила мне за заоблачную цену.

Речь идет о ветхом «фольксвагене», который неизвестно почему еще двигается и неизвестно, утратит ли он эту привычку с минуты на минуту, равно как и свои последние болты. Возьмите стаю бродячих собак. Привяжите к хвосту каждой гирлянду пустых консервных банок, шуганите и получите представление о движении моего экипажа.

Заметьте, никто даже не оборачивается. Такого старого металлолома на Тенерифе полно. Железное, астматическое, умирающее, лысошинное, потухшесвечное, рубашкоразорванное старье еще стрекочет ни шатко ни валко на пыльных дорогах, обсаженных бананами.