Мертвые не кусаються

Умолкаем на момент. А момент-то капитальный. Солнце, шум воды, крики отдыхающих людей… Справа блестит заснеженный пик. Где бы не находился на Тенерифе, видишь Теиде. Он царит над островом и над всем Канарским архипелагом. Иногда вечерами его остроконечная тень расстилается по морю и касается рифов Гранд Канарии. И вот в этом благословенном месте, в этом саду Гесперид, где весна вечна, назревает драма. Я Сижу лицом к лицу с тем, кого секретные службы всего мира знают под именем Маэстро, сегодня он Мартин Брахам! Спецслучай. Мозг! Безжалостная рука! Убийца знаменитых людей. Это он осуществил самые нашумевшие ликвидации после войны. О нем не известно ничего определенного. Ни откуда он взялся, ни кто он. Предполагают, что он англосакс, но без уверенности. У него очень высокие покровители. К нему обращаются официальные организации. Раздраженные полицейские службы тщетно стараются поймать его. Он — Маэстро. Человек безвыходных ситуаций. Последнее средство в безнадежных случаях. Когда дипломатия больше ничего не может, когда власть признает себя беспомощной, тогда «вмешивается» он. И политический лидер или главарь определенной структуры и потенциально неудобный тип умирает. Он действует с такой осторожностью, что стал уже вроде бесплотного существа. Только у него такая мощь! Эманация ночи. Рука смерти, разящая без устали. Перевоплощение Фантомаса, если дойти до предела моего лиризма.

— Вы, кажется, заинтригованы, дорогой друг, — замечает он, закуривая сигарету.

— Есть немного.

— Можно узнать, чем?

— Я вас не таким представлял.

Он захлопывает крышечку зажигалки.

— Людей редко представляют такими, какие они есть. И вообще, оказываются ли они такими, какими кажутся, когда их узнаешь?

— Я не про ваш вид, — говорю я. — Меня поражает противоречие между вашей личностью и хм… профессией. Видите ли, месье Брахам, для меня убийца — это неизбежно ненормальный тип. Но вы мне кажетесь не только совершенно нормальным, но, более того, очень умным и, может быть, не лишенным привлекательности и доброты.

Он соглашается.

— Это верно, я чувствую в себе склонность к доброте. Видите ли, комиссар, ваша точка зрения слишком обща, если позволите. Вы классифицируете меня как убийцу, но это совсем неверно. Убийца является источником смерти кого-то по сугубо личным мотивам. Я же убивал только по заказу. В начале моей жизни я был самым спокойным, самым мирным существом, живущим на свете. А потом началась война. Для меня все изменилось. Я очутился в самом сердце ада, поверьте мне. Там, где слово жизнь ничего не значило. Там, где человеческая жизнь не соответствовала идее самой жизни. Я научился умирать. Умирая, я научился убивать. Я создал новую философию. Война окончилась, но философия осталась со мной. Вы знаете, Сан-Антонио, говорят в каждом индивидууме есть два существа. Общая основа! Джекил и Хайд? Это драматизация истины. Все говорят о произведении Стивенсона, но никто его не прочел, или если прочел, то не помнит. В новелле Джекил стар и ничтожен. Хайд молод и был бы прекрасен, если бы не олицетворял порок. Все сводится к человеку и одиночеству. Наше одиночество — это Хайд, комиссар.

Он умолкает, чтобы полюбоваться зрелищем редкостной мощи, выход четы Берюрье с псиной. Новый отсчет в жизни человечества! Поверьте рассказчику! Никогда доселе не видано! Новое! Апокалиптическое! Ретина отслоится, увидев такое!

Нужны очки с фильтрами. Это убивает глазные нервные окончания быстрее, чем ультрафиолет. Попробовать рассказать, что ли? Особенно о Берте! С первого взгляда она ужасна. Твой разум в шоке. Тебя захлестывают эмоции. У тебя холодеет свиной мозг (как говорит Берю). Это монолитно, гранитно и мрачно, если применить язык художественных каталогов. Внушенная страстью алхимия! Разъединенная путаница движущегося. Чтоб не соврать! Современное варварство соединяется с предчувствием массы отчужденного индекаданса (и я взвешиваю свои слова)! Это Франкенштейн,[3] подставленный в уравнение. Роберваль[4] поставленный в равновесие. Она категоризирует человеческую особь, наша Берти. Провозглашает себя исключительно нашей. По каким-то известным только ей причинам она надела чулки. Очень короткие чулки, которые поднимаются чуть-чуть выше колен. Их поддерживают розовые резинки в цветочек. Берюрьиха надела трусики, обшитые черными кружавчиками. Поверх трусиков — шорты в сиренево-белую полоску, которые она не смогла застегнуть до конца. Любуетесь прогрессией? Суперпозицией слоев? Одежка на манер сланцев. На ней туфли на гвоздиках, но пальмы первенства заслуживает ее верхняя часть. И ко всему, какая строгость стиля! Потому как там ничего, кроме бюстгальтера. Но детки, детки, какого бюстгальтера! Это грузовой подъемник для кормилиц! Из плотной ткани, с различными трюками для поддержки снизу и потом еще ремни, подпорки, подпруги.