Мертвые сыновья

Она в отчаянии опустилась на стул, точно все пропало, точно жизнь кончилась. Даниэль вдруг разозлился. Ему захотелось отшлепать ее, как ребенка, сказать: «Иди домой, а то я сам отведу тебя».

— Не скажешь ли, что ты собираешься здесь делать? — Голос его звучал сурово. — Что ты задумала?

Моника посмотрела на него долгим взглядом. У нее были большие, красивые глаза. Синие-синие, почти черные. Она не была похожа на Веронику (но ее движения, взгляд вдруг напомнили ему то время, когда Вероника вот так же смотрела на него, хвостом увивалась за ним. А он указывал ей на дорогу и сердито говорил: «Чего привязалась? Иди домой. Не ходи за мной… Чего ты ходишь за мной?»).

— Даниэль, я убежала из дому. Сказала, что у меня болит голова и ушла к себе в комнату. Исабель прислала ужин, а я сказала Марте, что ложусь спать. А сама убежала. Правда, убежала…

— Как? — невольно вырвалось у Даниэля.

Он не хотел спрашивать. (Потому что отлично помнил ту лестницу, что вела в сад, на луг, в лес, на дорогу, по которой убегал и он.) Он спросил почти машинально. Он слушал только ее.

— Я сняла сандалии и спустилась по лестнице — ну, по той, по задней, из комнаты, где ружья, в сад…

Даниэль закрыл глаза. Моника все говорила. Но он больше не слушал. Разве имеет какое-нибудь значение, что она скажет еще? Он прислушивался теперь к другому голосу, внутри. Голос этот твердил: «Никогда не будет так, как раньше, как тогда. Ничего нельзя спасти, все потеряно. Ни ты, ни они не изменят жизни. Ты ничего не знаешь, Даниэль Корво. Жизнь ускользнула из-под рук. Ты не знаешь, что они такое, не знаешь, что они сделают. Не знаешь, откуда придут другие, у тебя нет наследников. Ты — никто. Ты — прошлое, ты — мертвый…»

— Ладно, — прервал он Монику. — Дело ясное. Ты убежала из дома. Ну, а теперь иди обратно. А то силой отведу. Не усложняй мне жизнь. Если Исабель узнает…

— А мне наплевать, узнает она или нет! Мне сейчас на все наплевать! — сказала Моника. — Я этого и хочу — уйти из Энкрусихады. Не могу я больше их выносить.

— Не болтай глупостей.

— Нет, это не глупости. — Моника опять стала далекой, говорила уверенно и холодно. — Я уйду. Не сегодня — так завтра, но обязательно уйду. Я не такая дурочка, как ты думаешь. Я умею устраивать свои дела… Если Исабель узнает, что я здесь, она подумает, что я пришла к тебе. Но мне наплевать! Хуже не будет. Даже наоборот, это поможет выбраться из Эгроса… Она отошлет меня куда-нибудь, чтобы я не могла видеться с тобой.

— Куда еще?

— Не знаю… Сесар всегда хотел забрать меня с собой. Раньше она и слышать не хотела. Ну, а теперь…

— А Мигель? — Он смотрел ей прямо в глаза, и на душе у него было гадко.

— Мигель убежит. Я уверена. Он всегда делает что хочет. Всегда. А потом мы встретимся.

— Ты очень уверена.

— Да, очень. — Она слабо улыбнулась. — Если не верить, так уж лучше в воду.

Сейчас она была похожа на Мигеля. Даже лицо у нее стало такое же простодушное и наглое.

— Даниэль, — проговорила она. — Разреши мне сегодня ночевать у тебя.

Даниэль сердито посмотрел на нее.

— А обо мне, — спросил он, — ты подумала? Это может мне повредить. Сильно повредить.

— Ничего не повредит, — пожала она плечами. — Никто тебя не выгонит из собственного дома. Исабель всем уши прожужжала, что дом такой же твой, как ихний.

Даниэль улыбнулся странной улыбкой:

— Дело не только в этом. Ты сама знаешь: Эгрос, скандал… Это так не пройдет. Ты для них еще ребенок.

— А, чепуха! Да Исабель сама побеспокоится, чтобы никто ничего не узнал. Это в ее интересах. Отправит меня с Сесаром. Ну да, я уверена, я уеду с ним в Мадрид. И все пойдет по-другому… Знаешь, он совсем не такой, как они. И меня любит. Я не буду ему в тягость, и мы прекрасно уживемся. А потом Мигель…

— Мигель? Что Мигель?

— Он меня найдет. Я позабочусь, чтобы он меня нашел. Самое главное — выбраться оттуда, от них.

Даниэль сел у очага. Подошвами он чувствовал тепло нагретых половиц. Провел рукой по волосам.

— Хорошо, — сказал он, — делай что хочешь.

«Я для нее ничто. Я для нее старая пыльная кукла. Как глупо! Да, как все глупо! Ладно, будь что будет. Нет у меня больше сил, не хочу я бороться, — наверное, это все где-то предначертано судьбой. И для парня я тоже всего-навсего неудачник, осколок старого времени». Он не чувствовал боли. Только страшную слабость, безмерную усталость. «Она не верит в меня. Не верит в мою дружбу, в мою искренность. Я для нее никто, я для них никто».

Моника подошла к Даниэлю, обвила рукой его шею.

— Спасибо, Даниэль. Ты — единственный из них хороший.

Даниэль медленно, но твердо освободился от этой горячей нежной руки.

— Ложись на кровати, — сказал он. — Я постелю себе на полу.

Моника не протестовала. Она села рядом, на пол. Скрестила ноги. Даниэль искоса взглянул на нее. «Зверек. Самый настоящий зверек».