Мертвые тоже скачут

– Нет. – Бабка вздохнула очень тяжело, и в уголках ее глаз засверкали слезы. – Но врачи говорят, заболевание с возрастом становится менее выраженным. Нам пророчили, что ребенок не доживет и до тринадцати лет. А все-таки если переживет подростковый возраст, считай, все в порядке. Однако с мужем моим было не так, увы. – Кирилл отмалчивался, уставившись в стол. Казалось, еще немного – и он под ним спрячется, чтобы не выдавать своего смущения. Как будто бы он в чем-то виноват. – Я помню, зуб ему удаляли в двенадцать лет… Мы втолковывали врачам, что это опасно, но они настаивали, что оставлять все так – еще опаснее. Что чуть помедлить, и вообще всю челюсть удалять придется. Конечно, мальчик испугался. Кто же захочет быть уродом? Удалили… А из стоматологии – сразу в реанимацию. Еле вернули к жизни мою кровиночку.

Баба Зинаида подлетела к внуку и стала горячо лобызать.

– Ой, ну прекрати… – возмутился он, отстраняясь. – Зачем рассказала? Захочет она теперь, думаешь, такого больного мужа?

– Кирилл, ну что ты как маленький? – разругалась я. Чтобы вернуть ему душевное спокойствие, нужно было показать, что я его не жалею, хотя это было далеко не так. У меня щемило сердце, но я должна была выглядеть разозленной. – А у меня зрение небезупречное, ну и что? И со спиной не все в порядке, потому что высокими шпильками увлекаюсь. Но я же не стесняюсь признавать это. Стопроцентно здоровых людей нет.

– Да, Кать, ты права, – признал он. – Просто я не хотел, чтобы ты так сразу узнала, извини.

– Нельзя от нее скрывать! – встряла вновь Зинаида Ивановна. – Катя, ты заботься о нем, хорошо? А то он часто на речку бегает, а там спуск такой крутой…

Да уж, и деревья дурацкие, юбки рвущие!

– Так, я вижу, мы зря сюда пришли! – вконец вышел из себя Кирка. – Катя, собирайся, идем!

– Нет-нет, никуда вы не пойдете! – замахала руками баба Поля. – Зина, угомонись, хорошо? Что ты с ним, как с ребенком, в самом деле? Кирюш, не обращай внимания, что ты, не привык еще? Давайте, кому еще чаю налить, ну?

Таким образом неприятная тема была приостановлена. Стоить опять сказать бабе Поле спасибо. До чего ведь умная женщина. А я думала, все, кто переступил семидесятилетний рубеж, безвозвратно выжили из ума. Что ж, была неправа!

Мы разлили по чашкам чай, распаковали второй пакет баранок. Далее разговор шел на нейтральные темы погоды, телефильмов и политики.

Я начала зыркать по сторонам, так как относительно последней темы держалась равнодушно, и вот мое внимание привлек отрывной календарь за бабы Полиной спиной. Странность была вот в чем: на нем стояла неверная дата, тридцать первое июля, мой день рождения. Почему-то этот факт не мог оставить меня равнодушной, и я, прервав диспут о Жириновском, задала мучивший меня вопрос:

– А почему у вас там тридцать первое июля?

Баба Поля обернулась на календарь и ответила неестественным голосом:

– Мы не любим август.

– Опять началось! – всплеснул Кирка руками. Шепнул мне на ухо: – Очередной заскок в их поведении, если ты еще не устала их считать.

Я заверила, что не устала, более того – люблю считать, с детства математика являлась моим любимым предметом, и уже громче поинтересовалась у старушек:

– А почему, можно полюбопытствовать?

Обе, переглянувшись, нахмурились, потом опять же баба Зина, более словоохотливая из двух сестер, вспомнив о том, что я почти уже член семьи и мне знать положено, рассказала:

– Все в нашей семье умирают в августе. Согласна, звучит немного преувеличенно, но тем не менее это так. Муж мой умер в августе, и сын в августе. Мать умерла у нас с Полей тоже в августе, отца убили немцы в августе сорок третьего в битве на Курской дуге, слышала, наверно, из истории. Кого-то я забыла…

– Агафья, – подсказала Пелагея еле слышно.

– Ах, да! Сводная сестра у нас была, Агафья. Вот, тоже в августе померла! Маленькая была тогда, одиннадцать лет.

– Отчего же умерла? – ахнула я.

– Да утонула, – ответила мне баба Зина так просто, словно это была не слишком большая утрата. Хотя много лет прошло. Впрочем, как водится, родных сестер обычно любят сильнее, нежели сводных.

– Она и не сестра нам была, – подтвердила мои мысли баба Пелагея. – У девочки родители умерли, а маманька добрая была до блажи, вот и приютила. Жила с нами почти пять лет, Агафья-то.

Что же это, проклятый месяц? Мне стало не по себе. Понятно, что после таких событий бедные бабки уже ничего хорошего от поры окончания лета не ждут. И все-таки за интересными разговорами я так и не выяснила того, за чем явилась.

Когда баба Поля взялась за чашки, чтобы вымыть их в раковине, я быстро вызвалась помочь, и уже через полминуты мы выходили из комнаты, нагруженные чашками с блюдцами, держа курс на кухню.

Через несколько шагов я набралась храбрости и на одном дыхании спросила:

– Скажите, вы не были знакомы с Любимовым Геннадием Алексеевичем?

Реакция была неожиданной: