Если б я был каннибалом, я бы сначала наполнил их густой кровью старинные бокалы из драгоценного нефрита, а потом пил бы из них, пил бы, смакуя каждый глоток и закусывая их же сырой печенью. К счастью, я ни то и ни другое.
Совесть – домашний бог. С ней всегда можно договориться.
«В заключении он встретил смерть безмятежно», – напишут на его надгробии. Оно будет в тихом, неприметном месте.
Листья будут засыпать его по осени. А потом они будут на нем плотно гнить. Интересно, как там, под землей, поживает его ДНК? Появилась ли в ней запись «Не воруй»?
Один автор написал книгу «Почти всё».
Всё, до последней, знаете ли, крошки.
Думаю, что она про коитус.
Кстати, готов на эту тему размышлять: всё ли у нас коитус, коитус ли у нас всё?
А может, всё у нас почти коитус или коитус у нас почти всё?
М-да! Не то чтобы я против коитуса, нет.
Некоторые глупцы утверждают, что я не люблю свое Отечество.
Выспренние идиоты, убогие недоумки, недалекие сквалыги, безнадежные лизоблюды, отпетые негодяи, неудачливые шавки, шакалы пархатые, шелудивые псы – вот вы все после этого кто!
Я бы уронил со своего стола бюст Монтескье. Мало того, я бы грохнул об пол миниатюрного Александра Сергеича Пушкина, выполненного в фарфоре, случись мне обнаружить хоть сколько-нибудь приемлемый способ испепеления полчищ этой полночной мрази.
Причины? Вас интересуют причины возникновения во мне столь бурных чувств? Гы-м! Ничего такого.
Просто я наблюдаю среди всей этой бузины только наслоения и наслоения, в то время как сердцу моему были бы милы только отслоения и отслоения.
А хорошо бы, если б наша коррупция разрослась до того, чтоб ей уже занимались не наши органы.
Позвонил Женя Бунимович и спросил: «Ну, как вы там?»
«Там» – это в Питере.
Я сказал, что, судя по состоянию помойки под моими окнами, у нас все отлично.
У меня окна на кухне выходят во двор, и я каждый день вижу мусорные ящики – их там два, а вокруг них – помойку.
Так вот: всегда не хватает еще одного ящика, чтоб собрать в него всю помойку.
То есть один только взгляд на помойку – и я в ту же секунду понимаю, что в государстве нашем, в общем-то, все стабильно. Все на своих местах и город управляем.
Вот если внезапно уберут помойку под моими окнами, то будет повод для беспокойства.
А так – все просто отлично!
Мозжечок – седалище разума, то есть та его часть, которой разум все время на что-нибудь садится.
Что от этого страдает больше – разум или мозжечок, сказать трудно.
Как хочется написать книгу «Опыты страсти». Она будет посвящена истории. Самой правдивой и вместе с тем загадочной истории. Истории того, как зарождается страсть в чиновничьем уме.
Не заглянуть ли нам мимоходом в самый корень вопроса? Вы полагаете, мы сразу же остановимся по причине темноты и путаницы, возникающих из-за притупленности чувств, слабости и мимолетности впечатлений, или же память, подобная решету, не удержит ничего, и даже если это нечто будет размером с дыню? В этом случае прутья клеток растянутся, расступятся, чтобы только выпустить эту тяжесть на свободу.
Ах! Хочется верить, что все это не так.
Ваше, можно сказать, сиятельство!
Граф! Душа моя! До чего же хорошо!
Осклизлыми руками, губами, постепенно расползающимися в глупой ухмылке, и глазами, полными вчерашней похмельной влаги, присягаю и клянусь Вам в преданности и неизменном своем расположении!
Не щадя живота своего, ничем не береженного от послеобеденных бурлений, всхлипывая поминутно, и прочее, и прочее…
Словом, примите уверения.
Мертвая тишина, ты верное доказательство сострадания. Ты наступаешь сразу же после стенаний.
После стенаний по поводу того бедняги, не назначенного премьер-министром только потому, что у него была родинка на щеке, а родинка в этом месте лица говорит о мягкости и душевности, что не совсем кстати, когда речь заходит о назначении на должность. О чем ему и намекнули, мол, тут рассматривается вопрос, но вот ваша родинка.
И он пошел (пошел, пошел), и на три дня лег в косметический госпиталь (правильно будет «хоспитал»), где ему и удалили это уродство, свидетельствующее о мягкости и душевности.
На какие бы судороги ни бросила меня страшная машина окружающей действительности, на какие бы терзания она меня ни обрекла, я всегда буду помнить о последних наших достижениях в области конституционного права.
Больших мук природа не в состоянии вынести, но, поди ж ты!
Только идиот радуется тому, что видит. Для него всё счастье. Остальные люди к этому состоянию только стремятся.
Интересно, не назначат ли когда-нибудь меня на должность совести при президенте с окладом в сорок тысяч долларов?
Инвалиды, смейтесь!
Всякий раз, когда мы смеемся, мы прибавляем кое-какие детали к этой нашей недолгой, но вкусной жизни.