Мертвые воспоминания

Проверила сумку – старая шприц-ручка с двенадцатью единицами инсулина на случай, если в обед сахар вскарабкается под небеса, протеиновый батончик – единственная сладость, которую Маше можно было съесть, не опасаясь цифр в глюкометре, и сплющенная шоколадная конфета. Если сахар упадет ниже четырех, то Маше надо будет срочно его приподнять – ее бросит в холодный пот, задрожат руки, бешено заколотится сердце, и она, едва переводя дыхание от радости, съест эту конфету. Обычную, нормальную, вкусную. Целую конфету, всю подчистую, и долго будет катать ее на языке, и наслаждаться молочной сладостью, и тянуть, и…

– Мария! – крикнула Оксана уже из прихожей.

– Иду.

Вдвоем они спустились к машине – папа еще спал, ему не надо было вставать до рассвета на работу и ехать по пробкам через весь город, он мог пролежать до двенадцати и только тогда пойти готовить обед. Маша завидовала ему, самую малость, но любила так сильно, что даже зависть эта была какая-то ласковая и спокойная, из разряда «я тоже так хочу, но не особо страдаю из-за этого». Оксана громко цокала каблуками, рылась в сумочке в поисках ключей, прогревала салон, а Маша стояла у расплывшейся кривой лужи и вспоминала свое отражение в окне.

– Не хмурься, морщины будут, – посоветовала Оксана и поправила пальцами идеально уложенную челку. Маша скупо кивнула в ответ.

Всю ночь ей снился Сахарок, Саханечка. Лысый и в корках, в незаживающих болячках, с печально-усталым взглядом пожившего кота, он спрашивал у хозяйки только одно – почему она умерла и не забрала его с собой?.. Маша не знала, что делают в таких случаях – наверное, на время отдают в приют, а потом выпускают на улицу, кастрированного, если никто так и не забрал. Только вот кому Сахарок нужен? Даже крохотные котята-облачка, напоминающие комочки пуха, сидели в приютах до тех пор, пока не становились вечно подозрительными и злющими котами с колтунами в шерсти и торчащими из боков ребрами, а уж больной и старый кот…

Маша улыбнулась – слишком уж много сахара для одного диабетика. Она все еще примеряла диагноз на себя, словно платье на четыре размера меньше, оно рвалось и скрипело, растягивалось, но вернуть было нельзя, и снять невозможно. Обычно у детей выявляли диабет первого типа, они рождались сразу с ним или рано узнавали о своей болезни, и быстро привыкали к новой жизни – а как к ней не привыкнуть, когда от этого зависит буквально все? Маша же столкнулась с диабетом чуть больше года назад, и еще помнила, какое на вкус сливочно-фисташковое мороженое. Она теперь мечтала съесть тарелку картофельного пюре, молочного, с долькой тающего масла – но Оксана варила для Маши исключительно картошку в мундире, потому что остальные способы мигом поднимали ей сахара.

У подвала орали коты – то ли от голода, то ли перед дракой, и бабка с первого этажа высовывалась в форточку и кричала на них в ответ, дармоеды, мол, погодите, пока каша сварится. Двор никак не хотел просыпаться, нежился и зевал, заполнялся сонными прохожими. Маша приглядывалась к орущей компании – может, Виталию Павловичу вообще было лень возиться с приютами, и он вышвырнул Сахарка за порог.

Любовь Анны Ильиничны к древнему коту была такой сильной, что не шла у Маши из головы, не рассеивалась, прорастала в ее собственную память крепкими узловатыми корнями, и Маша почти не пыталась бороться с ней. Сон был долгий, горячечный: Маша то просыпалась, взмокшая от пота, то снова проваливалась почему-то в тесную комнату сауны, где Сахарок лежал на боку и дышал распахнутым ртом, а она пыталась поставить ему укол инсулиновым шприцом, и гладила, и уговаривала, что вот же она, Анна Ильинична, никуда не делась, всегда будет с ним. Сахарок смотрел неверяще, терся лысой шершавой головой о ладони, и горбился, как маленький одинокий старичок.

Маше и во сне было его невыносимо жалко, а если представить, как Сахарок сидит под козырьком подъезда, бездомный, и на голову ему капает дождевая вода с крыши, и он дрожит, не понимая, почему так, и где теперь его хозяйка… Маша не могла смотреть даже рекламу фильма о Хатико, сразу же подступали к горлу слезы. Оксана посмеивалась над ее чувствительностью, и Маша прятала это глубоко внутри, но эта мысль не уходила – я же могу его забрать. Приютить.

Маша не заметила, как они забрались в машину, привычно юркнула на заднее сиденье и спряталась там, где было ее место. Они выехали со двора, разбрызгивая из-под колес воду в дробленой пленке льдин, и мимо Маши понеслись сереющие улицы, автобусы, дрожащий за запотевшим стеклом город.

Оксана в дороге всегда молчала, и даже если ей надо было с Машей «серьезно поговорить», то она озвучивала это прежде, чем сесть в машину, и поглядывала в зеркало, как Маша до дома ерзает и напряженно глядит перед собой, не понимая, в чем провинилась. Чаще всего, однако, эти поездки проходили в молчании: Маша словно бы забывала о приемной матери, а Оксана непроницаемо белела накрашенным лицом.

Сегодня Маше было о ком подумать.