Мертвые воспоминания

– Семьдесят два. Проживала по адресу… это вам не надо… Вот, причина смерти не установлена. Родственников не имеет, нашли троюродную племянницу, она подписала отказ от претензий на эмоциональные воспоминания усопшей. Квартира перейдет в пользование городской ад… Это вам тоже не надо. Вот. Правила, думаю, не надо напоминать?

– Нет, – Галка плечом привалилась к стене. Ей показалось, что бетонные перекрытия за день промерзли насквозь, растеряв последнюю память о жившей здесь старушке.

– Тогда напоминаю. Денежные средства мы изъяли, но если что-то находите – передаете мне. – Дана фыркнула, Палыч проигнорировал: – Документы никакие не выбрасываем. Все, что будете забирать, складываете в ящик и – слышите меня? – НЕ УПАКОВЫВАЕМ, я проверю.

– А шмонать будут? – снова вылезла Галка. Дана шикнула на неё.

– Будут, – мрачно пообещал Палыч. – Особенно тебя обыщу, и если хоть пылинку…

– Да мы поняли, – Кристина барабанила пальцами по колену. – Все согласны, все дружат и не ругаются, ладушки? Давайте оформлять.

– Так… Не меньше четырех человек: есть, – забормотал Палыч себе под нос. – Отказ родственников: есть. Правила и риски разъяснил…

– Правда? – Галка изогнула бровь.

– Галь, да заткнись ты уже, – ласково попросила Кристина. – Мне еще заказ заканчивать ночью, завтра за картиной приедут.

– Опять пёселя рисуешь? – улыбнулась Маша.

– Представь себе, черепашку. Хотят портрет в гостиной повесить, дочери подарок. Совсем с ума уже…

Палыч мрачнел на глазах, но молчал. Он дождался, пока в комнате восстановится тишина, и спросил:

– Риски объяснять?

– Не надо, – Маша виновато улыбнулась и ему. – Давайте подписывать.

Палыч подошел к каждой из них, сунул свиток под бледные, чуть дрожащие пальцы. Сколько бы раз они ни делали это, все равно внутри мышонком, горячим и шерстистым, шевелилось волнение, робкий страх. Привыкнуть к этому не получалось, сколько бы Галка не пыталась. Но этот адреналин, покалывающий в губах и пальцах, бьющееся в горле сердце, эти блестящие глаза напротив, и рваные вдохи в тишине… Палыч шагнул к Галке, наверняка ожидая новых колкостей, но она молча и послушно прижала подушечку к экрану.

– Готово, – механическим женским голосом оповестил планшет. – Пожалуйста, просканируйте отпечаток следующего родственника.

– Когда-нибудь в программу добавят пункт про волонтеров, или нет? – поинтересовалась Кристина. – Столько лет уже…

– Готово. Разрешение получено, – перебил её мертвый голос из планшета. – Доступ разблокирован, можете воспользоваться воспоминанием.

Все застыло, и Галке показалось, что она забыла, как моргают, дышат, как живут. Комната проступила неожиданно ярко и четко: кровать под вязаным, старо-истрепанным покрывалом, скрючившиеся от холода цветы на подоконниках, кошачьи миски на идеально чистом полу и абажур с красноватым мягким светом… Пространство расширилось, раздалось в стороны, закружилась голова.

Даже Палыч торжественно притих, будто все они соблюдали минуту молчания в память об Анне Ильиничне. Мутило от сладковатого запах гниющей плоти.

Палыч достал чужую смерть, заточенную в стекло.

Банка с высоким горлышком чуть переливалась, будто перламутровая раковина. С большой осторожностью Палыч поставил банку на линолеум и отступил, снова вытер лоб и щеки. Маленькая душа, молочно-голубая, светящаяся, дрожала внутри банки. Не целая, конечно – почти вся Анна Ильинична ушла на небеса, или куда там уходят мертвые люди, но эмоции ее остались здесь. Это ее воспоминания, горести и радости, редкое яркое счастье-вспышка, за которое цепляешься, но оно ускользает, стоит его заметить, тоска и смущение, привязанность и любовь… Все, что когда-то чувствовала она, что запомнилось, осталось на годы и не ушло даже тогда, когда скрюченное тельце нашли на голом кафеле. Дана называла спрятанное в банке «душеводицей»: порой это было угольно-черным, матовым или масляным, как нефть, и Галка понимала, что жизнь у человека была непростая, а им, волонтерам, непросто будет с этими чувствами в первое время жить. Порой прозрачным – ничего особого или не случилось, или не осталось с человеком, порой сияющим, как толченый хрусталь.

Анна Ильинична, полупрозрачная и невесомая, успокаивала.

– Встаем? – сипло спросила Кристина у Палыча.

Он кивнул.

Волонтеры окружили банку, склонили головы. Обняли друг друга за плечи, и Галка почувствовала мягкую рыхлую Машину ладонь сквозь свитер, и поглаживание ее, легкое, машинальное. Сбоку встала Кристина, от нее пахло детской молочной смесью, ацетоном, красками и… одиночеством?

Дана выдохнула, вытерла взмокшую руку о чье-то плечо.

– Эй.

– Прости. Нервничаю.

– Готовы? – крикнул Палыч из прихожей, закрыв за собой дверь.

– Да! – за всех сразу ответила Галка.

И крышка, чуть звякнув, отошла.