Мертвый

А потому Артем решил задержаться здесь лишь ненадолго и уезжать подальше. Он бы сразу уехал, но надо было получить паспорт и поставить хороший памятник родителям на кладбище. Не то чтобы Артем всем этим особо заморачивался, он после камеры смертников на жизнь и смерть смотрел как-то совсем иначе. Он словно бы осознал и принял тот факт, что сметь неизбежна и может наступить в любой момент. Но традиция есть традиция, раз уж так положено, то он сделает. Тетка обещала на несколько дней приютить у себя, хотя даже в письме было заметно, что ей это не очень нравится. Не были они как-то близки даже при жизни родителей. Ну, ничего, он быстро.

Деньги у него были. И совсем немало, целых пятнадцать тысяч, должно на всё хватить и ещё остаться на жизнь. Дело в том, что совершенно неожиданно для себя самого у Артема на зоне проявился талант картежника. Или, если точнее сказать, удача просто перла ему так, что он выигрывал, даже если садился шпилить с заведомым шулером-каталой. Тот, передергивая, мог еще выиграть пару-тройку раз, но в конце концов, всё равно спускал все ему. А Артем лишь с презрительной усмешкой поглядывал на потуги ничего не понимающего опытного шулера, читая все его заготовки как открытую книгу. Чего он не терпел – это когда с ним кто-то садился шпилить, и доставал из кармана крапленую колоду. Словно красная лампочка зажигалась в мозгу Артема, и вот, незадачливый шулер уже очень торопится в санчасть, баюкая сломанную челюсть.

По ночам он думал о том, откуда взялось у него это умение драться, ведь он даже никаким спортом никогда не занимался? Откуда взялось это бесстрашие, эта непоколебимая уверенность в себе и в собственных силах? Откуда взялась бешеная злость, пугающая даже прожженных блатных, не говоря уже о мужиках? Почему люди, даже слывшие полными беспредельщиками и отморозками, не решались сказать ему грубое слово, но, напротив, сами искали его дружбы? А если кто и решался, то потом очень сожалел о своем минутном порыве. Ответ на эти его раздумья приходил странный и непонятный, что-то о непобедимом воине, о предназначении. Артем не понимал и, в конце концов, плюнув, проваливался в сон. А во снах…, впрочем, не будем пока об этом, тем более что сны – штука загадочная и непонятная.

Если уж зашел такой разговор, то Артем после того, как ему повезло с пересмотром приговора, вообще превратился в какого-то сплошного везунчика. Ему везло во всем, за что бы он ни взялся и чего бы ни решил достичь. Да так, что он уже даже стал привыкать к этому, хотя тревога о том, что однажды ему не повезет и он крупно вляпается в самое что ни на есть дерьмовое дерьмо, не оставляла его. Однако пережитое в камере смертников сделало его фаталистом: что будет, то и будет, а что должно случиться, того не миновать.

Не то, чтобы он стал полным пофигистом, вовсе нет. Парнем он был вполне себе продуманным, но вот страх потерял, как многие считали, напрочь. Они были не совсем правы, но, в общем, очень близки к правде. У Артема на самом деле пропал страх смерти, он ни во что больше не ставил собственную жизнь. Нет, он не стремился к смерти, не искал ее, как казалось некоторым, более того – хотел жить, но где-то глубоко внутри тлела твердая убежденность в том, что на самом деле он уже умер. Эта убежденность была настолько странной, что Артем старался даже не думать в эту сторону. Поскольку, решив однажды проанализировать свои чувства, неожиданно пришел к выводу, что на самом деле его тогда и правда расстреляли. Не было никакого пересмотра приговора, замены статьи, трех лет колонии. Просто однажды, два с чем-то года назад, его расстреляли в камере с резиновыми стенами из револьвера системы «наган». И поэтому он уже давно мертвый. А если это так, то мертвому бояться смерти, да и вообще хоть чего-то, глупо и смешно. Что касается его жизни сейчас, то она ему только кажется, является предсмертной фантазией мозга, исключительно субъективным ощущением. И реальное время не имеет к этому никакого отношения, мы же знаем, что в объективно коротком сне субъективно можно прожить целую жизнь. Вот он ее и жил… во сне.

Однажды придя к такому странному выводу, он к нему больше не возвращался и даже не вспоминал, но не потому, что посчитал его глупым, а потому что смирился с ним, принял к сведению и решил больше этим вопросом не заморачиваться. Была мысль наведаться к психиатру по освобождении, но Артем ее сразу же отверг. Психиатрии в СССР боялись не меньше, чем тюрьмы. И многие тертые жизнью зеки, поставленные перед выбором: срок в тюрьме или принудительное лечение в психушке, не колеблясь, выбирали первое. Зона, конечно, не сахар, но там хотя бы в своем уме останешься. А вот после «лечения» в спецотделении психбольницы нормальными людьми уже не возвращаются.