Мертвый эфир

Все в студии вслушивались, что говорят в их наушники люди, находящиеся в операторской, и в течение какого-то времени окружившая меня относительная тишина казалась мирной и успокаивающей; аппаратуру настроили, и мне было приятно, что меня вежливо игнорируют. Кто-то выкатил на тележке большой монитор, поставил его в паре метров за камерами и развернул; на голубом экране оказался большой белый циферблат часов со значком программы в углу. Монитор стоял — молчаливый и неподвижный — посреди наступившей в студии условной тишины, иногда нарушаемой чьим-нибудь бормотанием.

Я поймал себя на том, что думаю о Селии. Вспоминаю чувство, которое возникает от прикосновения ее тела, ее ласковых пальцев, вспоминаю ощущение шелковистости, появляющееся, когда я провожу ладонью по ее спине, а также пряный, мускусный запах ее волос, вкус ее губ после глотка шампанского, вкус ее пота в ложбинке, образованной ключицей, а более всего звук ее голоса, его неторопливость, почти неуловимый акцент, настолько легкий, что иногда задумываешься, не померещился ли он; голоса, что струится, точно извилистый ручеек спокойной радости, иногда, как бы скатываясь с порогов, звучащий раскатисто, стоит ей рассмеяться.

Монитор моргнул, и голубая с белым картинка часов уступила место изображению помощницы режиссера, сидящей в кресле Кавана. Затем экран снова мигнул, и на нем опять возникли часы с логотипом канала.

Я скучал по ней. Прошел уже месяц, как мы с ней виделись в последний раз, и этот месяц показался мне жутко долгим. Наверное, в рождественские каникулы, плавно переходящие в новогодние, всем начинает казаться, что время тянется очень медленно, но мне чудилось, будто я провел их особенно напряженно, что, верно, и заставило данный период моей жизни стать особенно продолжительным. В эти праздники я потратил до сумасшествия много времени, проверяя, не произошло ли каких-нибудь авиакатастроф, связанных с рейсами «Эр Франс» на Мартинику или с Мартиники, и нет ли известий о внезапных ураганах, необычных для этого времени года, или новых извержений вулканов на островах восточной части Карибского моря.

Вокруг меня все рушилось — как мне казалось, оттого, что Селии не было рядом. В этом не было ни малейшего смысла, потому что мы с Селией обычно проводили вместе не так уж много времени, когда она жила в Лондоне, — всего полдня раз в неделю, да и то не каждую, так что на самом деле она не могла оказывать слишком большого влияния на мою жизнь, но все равно в ее отсутствие я теперь чувствовал себя потерпевшим кораблекрушение и брошенным на юлю волн, в жизни моей царили раздрай и хаос.

В наступившей разлуке меня даже не могли поддерживать обещание или хотя бы только надежда, что мы опять встретимся через пару дней.

И недавняя история с Джоу, получившая неожиданное продолжение, коснувшееся Эда и Крейга, и все случившееся на новогоднем празднике, и продолжающаяся кампания угроз, затеянная против меня каким-то ублюдком, не говоря уже о жутковатых размышлениях насчет задуманной мною выходки в этой студии, — все, вместе взятое, заставляло меня остро чувствовать рискованность и опасность моего положения. Все сильно напоминало попытку справиться с заносом при езде в дождь на мотоцикле: то же самое ощущение холодного ужаса, от которого сводит живот, пока ты отчаянно борешься с некой вдруг взбесившейся и вышедшей из-под контроля могучей силой. В те времена, когда я работал курьером, такое случалось со мной несколько раз. Мне всегда удавалось справиться с заносом и выровнять мотоцикл, чем я немало гордился, но все же не занимался самообманом настолько, чтобы и вправду поверить, будто в каждом из подобных случаев от падения в кювет или под колеса автобуса меня спасало мастерство вождения, а не простая удача. К тому же подобные происшествия длились, к счастью, всего несколько секунд; теперь же меня занесло на недели, а то и месяцы. Все, за что я мог ухватиться, не слишком-то годилось для этого: по-настоящему мне нужна была только Селия. Только в ней я мог найти необходимую точку опоры, в ее спокойствии, в ее рационализме навыворот.