Мертвый эфир

Вообще, оно все было окрашено весьма необычно, словно одной грунтовкой. Выглядело как берлога одного из плохих парней в фильме про Остина Пауэрса; не самый очевидный способ потратить миллиона два фунтиков, ну да что уж там. За выходящими на юг и на запад окнами, каждое высотой метра по три и длиной, наверное, все пятнадцать, виднелись огромные сгустки темноты, сбрызнутой лондонскими огоньками.

Ffa их фоне дефилировало множество людей с примелькавшимися лицами; как мне тогда виделось, на вечеринке у сэра Джейми так или иначе оказалась представленной практически всякая стезя, ведущая к тому, чтобы ваше лицо примелькалось благодаря газетам и телевидению, за исключением разве что криминальной. (Сейчас-то я знаю, что насчет последнего я сильно заблуждался.) Мне пришло в голову, что те, которые выглядят для меня незнакомцами, либо просто заурядные богачи, либо старающиеся не высовываться серые кардиналы, либо и то и другое вместе и что я, вполне возможно, являюсь самой малозначительной персоной из всех собравшихся, не считая длинноногого обслуживающего персонала супермодельного вида.

— Ага! — воскликнула решительно миссис У. — Вам было бы интересно познакомиться с Энн и Дэвидом Скайлер. Она преподает политическую философию в Лондонской школе экономики, а он — из руководства медиахолдинга «Трибюн-груп». Пошли.

Кресло устремилось вперед и, снабженное специальными поворотными трехколесными опорами по всем четырем углам, плавно спустилось вниз по ступеням под жужжание моторчиков.

Скайлеры оказались очаровательными людьми и интересными собеседниками, и за вечер я успел приятно поболтать с ними, а также с другими обладателями таких же достоинств или хотя бы одного из них: с гонщиком «Формулы-1», с заместительницей министра, которая выглядела лет на пятнадцать меня старше, но все равно сохраняла удивительную привлекательность (и которая питала еще более удивительное презрение к своему министру), а также с красивой молодой актрисой, чье имя я мог вспомнить даже несколько месяцев спустя, но что она за человек, так и не сумел понять. Я пил шампанское и смаковал тающие во рту лакомства, циркулировавшие по зале уложенными на серебряные подносы, которые обслуга разносила гостям, подкрадываясь к ним кошачьей походкой.

Но каким бы замечательным все это ни казалось мне в тот вечер, единственным знакомством, ставшим, как выяснилось впоследствии, для меня важным, оказалась встреча с Селией.

Я обратил на нее внимание, когда возвращался из туалета («Идите на Моне, а затем сверните направо от Пикассо», — напутствовал меня сам сэр Джейми). Она стояла рядом с невзрачным бледным мужчиной, одетым в зверски модный черный костюм, и молча слушала, как он вещает что-то пухлому лорду, владельцу одной национальной и нескольких местных газет.

На ней были туфли на низком каблуке, что позволяло ей опуститься до уровня спутника, ростом не выше ста семидесяти сантиметров, и длинное закрытое черное платье. Нитка черных с пепельным отливом жемчужин, кожа цвета кофе с молоком. Она казалась полукровкой, дочерью черной и белой рас, — возможно, с примесью Юго-Восточной Азии. Поначалу я предположил, что ей лет двадцать пять, но ее лицо имело очень необычное выражение: вы в равной степени могли его принять и за лицо девочки-подростка, которая за свою короткую жизнь успела насмотреться страшных вещей, и за лицо шестидесятилетней дамы, прожившей долгую жизнь без единого печального дня, без единой беды, которая могла бы ее состарить. В его чертах сквозили и такая напряженная безмятежность, и такая почти своенравная наивность, подобных которым я никогда в жизни не видел. Почти как светлое, уравновешенное спокойствие ребенка, никогда не знавшего забот и чувствующего себя в безопасности, но в основе своей нечто совершенно другое — выстраданное, достигнутое, а не унаследованное, не дарованное свыше. У нее были карие глаза под изумительно очерченными темными бровями и лоб, гладкий, как поверхность прекрасной чаши, а в очертаниях ее рта и глаз чувствовалась та округлость, которая, переходя в продолговатые линии скул, вносила свой вклад в это выражение бесконечного спокойствия. Ее густые блестящие волосы были безукоризненно уложены, по цвету — чистый героин.

Ее взгляд бесцеремонно скользнул по мне, когда я проходил на расстоянии нескольких метров, пытаясь найти еще где-нибудь того замечательного шампанского. Я не узнал ни ее, ни стоящего рядом с ней человека, похожего на Берни Экклстоуна [42], правда, без очков и с более густыми волосами, а часом позже увидел, как он уходит в компании некоего блондина, такого широкого в плечах и высокого в холке, что он мог быть только телохранителем.

Еще с тех пор, как над Лондоном догорал живописный кроваво-красный закат, с запада начала надвигаться гроза. Когда она налетела, вечеринка была в самом разгаре, и если б не отдаленный шум, слышный лишь тем, кто стоял рядом с выходящими на запад окнами, да узорчатые потеки на стеклах, по которым барабанили струи дождя, сие явление природы легко могло бы оказаться незамеченным.