Мертвый эфир

Так начались мои страстные странные странствия по самым роскошным отелям Лондона. Раз в две-три недели — за исключением одного случая во время отпуска — курьер привозил тонкий конверт, где находился только ключ или магнитная карта. Следующий за этим телефонный разговор раз от разу становился все короче и короче, пока не стал сводиться к сообщениям типа: «“Коннот”, триста шестнадцать», или «“Лэндмарк”, восемьсот восемнадцать», или «“Говард”, пятьсот три».

Там, в постоянно сменяющихся затемненных апартаментах с высокими потолками, жарких настолько, что бросало в озноб, на широчайших или еще шире кроватях развивался наш с Селией странный роман.

В тот первый раз, в отеле «Дорчестер», времени у нас оказалось даже больше первоначально намеченного ею срока: не до шести, а до десяти, когда ей уж действительно надо было уходить поскорей. В какой-то момент я задремал, погрузившись в знойный, сладострастный сон: мне пригрезилось, будто я купаюсь в густых красных духах под неестественно лиловым солнцем, а когда пробудился, увидел, что свет погашен и комнату освещают только находящиеся где-то внизу уличные фонари, а Селия стоит у окна и смотрит на них сквозь щелку в задернутых портьерах, и серебристый луч полной луны, упав на ее кожу, смешивается с отразившимся от потолка отсветом огней у входа в отель, отчего вокруг ее гибкого темного силуэта возникает золотое сияние.

Я встал позади нее и обнял за плечи, уткнувшись носом в ее волосы, а она ладонями накрыла мои руки. Лишь теперь я отважился спросить ее о том, что могло оставить такой длинный извилистый след, идущий по всему левому боку, и она рассказала про молнию.

За окном под нами расстилалась темная масса Гайд-парка и Кенсингтонского сада, пронизанная мелкими лучиками света. Прямо впереди вдруг зашелестело под дыханием свежего ветерка большое темное дерево, прикорнувшее было в тихой заводи внешнего дворика, открытого в сторону Парк-лейн, куда выходил фасад здания; дерево показалось мне таким юным и таким зеленым — несмотря на то что теперь выглядело совсем черным, — таким полным жизни, движения и надежды.

— Кто ты, Селия? Расскажи о себе, — произнес я после некоторого молчания, обращаясь в темноту, — Если хочешь.

— Что тебе хочется знать?

— Все о тебе.

— Все? Это скучно, Кеннет. Разве не понимаешь? Знать о ком-нибудь все очень скучно.

— Подозреваю, что ты исключение.

— Я уже говорила: жена, домохозяйка, твоя слушательница.

— Может, вернуться немного ближе к началу?

— Родом с Мартиники. Знаешь, где это?

— Знаю.

— Отец был рыбак, мать работала официанткой. У меня четыре брата и пять сестер.

— Господи, да твои родители не ленились. Похоже, сексуальность у вас в семье передается по наследству.

— Изучала языки, стала моделью, переехала в Париж, потом в Лондон. Встретила того, кто, как мне казалось, меня полюбил. — Она замолчала в нерешительности. — Возможно, я к нему несправедлива. Он сам думал, что любит меня. Тогда мы оба так считали.

— Так как же насчет твоей к нему любви?

Ее прижатое ко мне тело ненадолго напряглось, затем снова расслабилось.

— Любовь… — проговорила она, словно произнося это слово впервые и при этом пробуя его на зубок, чтобы вернее определить вкус и значение. — Даже не знаю, — (Я почувствовал, как она повернула голову, чтобы уставить взор в полумрак, сгустившийся у потолка; ее ресницы, порхнув, задели мое плечо.) — Он нравился, и я чувствовала привязанность. Был ко мне добр. Помог. Очень сильно помог. Не хочу сказать, что вышла за него из благодарности, скорее, у меня возникло чувство, что я знаю его и что он станет хорошим мужем.

— А как вышло на самом деле?

— Он хорошо со мной обращается. Ни разу не ударил. Но охладел, когда выяснилось, что я не могу иметь детей.

— Сочувствую.

— На самом деле важно не то, как хорошо он со мной обходится, а то, как плохо он обходится с другими. Говорит, не было случая, чтобы они этого не заслуживали, но…

— Ты знала, что он собой представляет, до свадьбы?

Она помолчала.

— И да и нет. Знала немного. Но в основном не хотела знать. А следовало бы.

— Собираешься с ним оставаться?

— Я не посмела бы сообщить, что ухожу. Кроме того, практически вся моя семья работает на одну из его фирм, на Мартинике.

— Вот оно что.

— То-то и оно… Теперь твоя очередь рассказывать, Кеннет.

— А разве осталось хоть что-нибудь такое, о чем уже не рассказали бы в прессе, причем со множеством впечатляющих и неизменно верных подробностей?

— Твой брак? Жена?