Мертвый и живой

Поначалу нагота смущала Баки, но программа его рушилась и рушилась, он это чувствовал, из нее вылетали уже целые блоки, а потому он ощущал себя свободным и естественным, волком в собственной шкуре, только более свирепым, чем волк, злобным, каким волк никогда не мог бы стать, и не собиравшимся убивать только ради того, чтобы выжить, как это присуще волку.

Когда из живых в большой спальне остались только он с Джанет, она несколько раз пнула тела тех, кого уничтожила. Задыхаясь от ярости, плюясь от отвращения, воскликнула:

– Я их ненавижу, ненавижу, таких мягких и хрупких, таких боязливых и жаждущих пощады, таких самодовольных от осознания того, что у них есть душа, и слишком уж трусливых для существ, утверждающих, что есть Бог, который их любит… любит их! Как будто в них есть что-то достойное любви… беспомощные сосунки, бесхребетные хвастуны, объявившие себя владыками мира, за который они не хотят бороться. Не могу дождаться дня, когда бульдозеры начнут заполнять их телами каньоны, а океаны покраснеют от их крови. Как же мне хочется увидеть города, смердящие их трупами, костры, на которых они будут сгорать тысячами!

Ее страстная речь привела Баки в восторг, оба его сердца забились быстрее, горло перехватило от ярости, мышцы шеи напряглись, он почувствовал, как кровь в артериях стучит, словно барабан. Он бы с удовольствием слушал ее и дальше, прежде чем желание пойти в следующий дом стало бы неодолимым, но его внимание привлекло какое-то движение в дверях, и он оборвал Джанет одним словом:

– Собака!

В коридоре, напротив дверного проема, стоял Герцог Орлеанский, опустив хвост к полу, замерев, со вздыбленной шерстью, навострив уши, оскалив зубы. Увидев на полу в прихожей труп посыльного, который привозил пиццу, Герцог, должно быть, последовал за ними, сначала к дому Беннетов, потом – сюда, и засвидетельствовал каждое убийство, потому что собачьи глаза обвиняли, а низкое рычание бросало им вызов.

С того самого вечера, как эта парочка заменила настоящих Баки и Джанет Гитро, немецкая овчарка знала, что они – не те, за кого себя выдают. Друзья и родственники приняли их без малейшего колебания, ничего не заподозрив, но Герцог держался настороженно, не сближался с ними.

И вот теперь, когда собака смотрела на них, стоящих среди останков Антуана и Евангелины, на Баки снизошло откровение: эта собака – не просто собака.

Все Новые люди понимали, что есть только эта жизнь и никакой последующей, ни для них, ни для Старых людей. Они знали, что концепция бессмертной души – ложь, выдуманная Старыми людьми, чтобы помочь их хрупкому виду примириться с реальностью смерти, смерти окончательной и бесповоротной. Новые люди точно знали, что за материальным миром никакого другого не существует, что этот мир – не загадочное место, что здесь действуют исключительно причинно-следственные закономерности, то есть разум всегда может докопаться до простой истины, которая кроется за любой загадкой, что они – живые машины, точно такие же живые машины, как Старые люди, как любые животные, и их создатель – тоже живая машина, только живая машина с самым блестящим умом в истории человечества и с ясным и четким представлением о создаваемой им утопии – Миллионолетнем Рейхе, сначала на Земле, а потом на всех планетах Вселенной.

Эту идею абсолютного материализма и антигуманизма вдолбили в Баки и Джанет, когда они еще находились в резервуарах сотворения, а метод прямой информационной загрузки являлся куда более эффективным средством обучения, чем просмотр телепрограммы «Улица Сезам» или чтение скучных школьных учебников.

В отличие от Старых людей, которые долгие десятилетия исходили из того, что жизнь бессмысленна, и лишь в среднем возрасте принимались искать Бога, Новые люди никогда не сомневались в истинности своих убеждений.

А теперь этот пес.

Его тревожащий, пронизывающий взгляд, осуждающее отношение, факт, что он наверняка знает, кто они такие… Герцог шел за ними всю ночь, о чем они и не подозревали, не убегал от опасности, которую ныне являли собой Баки и Джанет для любого живого существа, за исключением себе подобных, наоборот, решился противостоять им. Конечно, складывалось впечатление, что этот пес нечто большее, чем живая машина.

Судя по всему, те же мысли возникли и у Джанет, потому что она спросила:

– Что он делает своими глазами?

– Мне не нравятся его глаза, – согласился Баки.

– Он, похоже, смотрит не на меня, а сквозь меня.

– Он смотрит и сквозь меня.

– Странный он какой-то.

– Очень странный, – согласился Баки.

– Чего он хочет?

– Чего-то он хочет.

– Я же могу так быстро убить его.

– Можешь. В три секунды.

– Он видел, на что мы способны. Почему он не боится?

– Ты права, он действительно не боится.

Стоя на пороге, Герцог зарычал.

– Никогда у меня не было такого чувства, – вырвалось у Джанет.

– И что ты чувствуешь?

– Что-то непонятное. Не могу выразить словами.

– Я тоже.

– Такое чувство, будто… что-то происходит прямо у меня перед глазами, но я не могу этого увидеть. Есть в этом какой-то смысл?

– Мы продолжаем терять компоненты программы?