Мертвый язык

— Мы знаем только то, что хотим жить иначе. Не идейно, не экономически, не конфессионально — цивилизационно иначе. Иначе во всем. Хотим жить в единстве с миром и заключенной в нем бездной. Но не по банальной модели экологов, поскольку те отводят человеку на земле место гостя. А мы — не гости. Мы — первые в сообществе равных. Поэтому, подходя к лесу, мы говорим: «Здравствуй, лес-батюшка», а завидев муравейник, кричим: «Здорово, мужики!» И когда убиваем змею, мы стараемся, чтобы кровь ее не попала на хлеб, потому что если змеиная кровь попадает на хлеб, хлеб стонет. И в этом иначе деньгам мы отводим совсем другое место. Потому что деньги — это стыдно, это неприлично, этого не должно быть… — Словно бы оспаривая Ромины слова, игральный автомат в углу зазвенел, изрыгая чей-то выигрыш. — Короче говоря, мы хотим жить в русском мире, осененном покровом традиции. Но путь традиции пресекся. Ведь традиция, как ты понимаешь, это не сохранение пепла, а поддержание огня. Вокруг же теперь один пепел. Мир век от века перерождался — как нам, перерожденцам, чудом сохранившим память об эдемском саде, выродиться обратно?

Тарарам в церемонном приветствии приподнял стопку и разом выпил.

— Вокруг пепел, — согласился Егор, по примеру Ромы разделавшийся с содержимым своей стопки, — а между тем ты говоришь об этом бодро. Как тот оптимист из анекдота.

— Какого анекдота?

— Ну помнишь — оптимист пишет в своем дневнике: «Сегодня был на кладбище. Видел много плюсов».

Усмехнувшись, Тарарам стукнул яйцо о стол и принялся колупать скорлупу ногтем.

— Нет, дружок, я не оптимист из анекдота. Я — реалист, стремящийся к невозможному.

Промокнув салфеткой красные от сока губы, Егор взялся за графин — самохарактеристика Ромы как-то по-особенному в нем отозвалась, что-то свое, уже однажды думанное, напомнила…

— Переустраивать мир сейчас, — заметил он, — позволительно — если это еще позволительно в принципе — только через власть. Почему ты не идешь сам и не ведешь нас туда — в рощи заповедных властилищ?

— По той же причине, — вздохнул Тарарам и пояснил: — Путь традиции пресекся. Но еще прежде рассыпалась вертикаль общества традиции, выстроенная от человека к Божеству. Смысл и функции власти теперь не те, они уже совсем, совсем иные… Общество традиции устроено так: небо — местопребывание сил, направляющих рождение, смерть и судьбу всего сущего, а власть — лишь медиатор, звено в передаче тайны, посредник между сакральной силой и подданными. Первоначально власть была природно умна и сильна проводимой через нее небесной справедливостью. И, уж конечно, совсем не похожа на нынешние капища власти. Память о власти, как о звонкой трубе, в которую дует Бог, сидит у людей в подкорке. Именно потому наши нынешние властилища столь ненавистны и презренны. — Тарарам потрогал свою вышитую бисером шапочку — на месте ли? — и закурил. — Нужно кончать с разговорами. Нужно сбросить оковы, которых на нас не так уж и много, и налегке заняться делом. Нужно выстраивать внутри разлагающегося трупа бытия свой хрустальный мир — цельный, структурно организованный мир-паразит, крепко стоящий на забытых принципах. Ну а после, выстроив, мы невольно противопоставим его — небольшой, колючий, твердый — враждебному, студенистому, вопящему и негодующему всем своим необъятным телом миру смерти. — Рома подался вперед, к Егору, и, понизив голос, почти зашептал: — А ведь если противопоставить крупицу осмысленной структуры бессмысленному раствору, то через какое-то время все лучшее, цельное, здоровое притянется сюда, к нам, и на крупице нарастет огромный блистающий кристалл, который, в частности, дарует смысл поглотившему универсум студню разложения, затопившему нашу жизнь раствору чепухи. Бывают времена, когда ничто не оказывается столь уместным и своевременным, как уже безвозвратно похороненная, казалось бы, в темных волнах лет архаика. Вперед — к руинам эдемского сада!

Презрев хороший тон общественных едален, Тарарам макнул яйцо в солонку и вновь приподнял стопку.