Мёртвый хватает живого (СИ)

Муж Танькин выпрыгнул из окна, когда подполковник отстрелялся. Майору было не до того, чтобы помогать своему начальнику. Танькин муж оказался проворнее Таньки — и словно бы сообразительнее. Он не пополз, как Танька, по подоконнику (не потому ли, что руки у него не очень-то работали? И не потому ли, что помех-рам и помех-стёкол перед ним не было?), а, покрутив головой и будто бы выбрав точку приземления, сгруппировался, поджался как-то, и, оттолкнувшись мощно ногами, вылетел из оконного проёма: ноги в брюках подогнуты к грудной клетке, «перчатки» на коленных чашечках. Приземлился он на ступни, обтянутые носочками. Рядышком с майором. Майор отскочил от него — и вовремя. Несмотря на то, что из обоих коленей у бюрократа, повалившегося на бок, вылезли берцовые кости, прорвав брюки, и одна коленная чашечка выскочила, отлетела в сторону, к телу Таньки, — он, перебирая остатками рук и ёрзая остатками туловища, ползком, подняв головёнку и открыв рот, двинулся к майору. Пистолет майора, нацеленный монстру в глаза, того нимало не беспокоил. Он словно и не знал, что это такое. Майор выстрелил, и первая пуля ушла куда-то в бездну грудной клетки Танькиного мужа. С тем же успехом майор мог бы палить в небо. Подняв пистолет повыше, офицер снова выстрелил. Но ползущий чинуша сделал какое-то движение рукой — и пуля вошла ему не в голову, а перебила лучевую кость и слегка царапнула череп, снесла клок волос над ухом. Уцелевшая рука человека-позвоночника потянулась к голени майора, тот отпрыгнул, стреляя почти в упор. Из шести выпущенных пуль две попали в глаза Танькиного мужа. Куда попали четыре другие пули, я не заметил. Наверное, пролетели мимо. Майор запаниковал и промазал. Тут запаникуешь: ползёт этакая дрянь на тебя — башка крутится на позвоночнике, в груди нет ни сердца, ни лёгких, и вообще мало что осталось, — и угрожающе щёлкает зубами. Танькин муж уронил лицо, разбросал кости-руки по снегу. Изо рта убитого вытекла белого цвета пузырящаяся слюна. Майор, оглядываясь на того, кого следовало бы назвать дважды трупом, направился к подполковнику. И я перевёл «Minox» правее.

А тот — я глазам своим не поверил — сидел в снегу по-турецки, выставив обглоданную ногу, и блаженно улыбался. Рот до ушей, хоть завязочки пришей, как любила говорить мне моя школьная литераторша. Только тут не школа, и не урок литературы, и лыблюсь глупо не я. Пистолет выпал из пальцев подполковника. Майор подобрал его, сунул в открытую кобуру на портупее у своего начальника, стал что-то говорить ему. Тот отвечал, всё блаженно улыбаясь. И говорил он много в ответ, и всё улыбался. Никогда не видел, чтобы человек говорил с улыбкой.

Речь сидящего в снегу подполковника майора, кажется, озадачила. Он почесал стволом пистолета за ухом, переменил в рукоятке обойму. Сказал что-то подполковнику. Вытянулся, отдал ему честь. Подполковник всё улыбался, но уже как-то слабо. И тут я увидел, как он завалился набок и словно бы заснул. Человек в пальто, припомнил я, тоже свалился у забора: вроде как уснул. А потом… На подполковника падал снег, и майор стоял рядом с начальником и не знал, что делать. Он сунул свой перезаряженный «Макаров» в кобуру, опустился на корточки возле заснувшего, попробовал его поднять, усадить снова по-турецки. Майор был мужчина здоровенный. Усадить подполковника у него получилось. Но глаза подполковника были закрыты, и, как мне показалось, в лице не осталось ни кровинки. Похоже, настало время майору проститься со своим боевым товарищем и командиром. Подполковник умер не то от болевого шока (вам бы полноги отгрызли!), не то от какого-то заражения. Но от какого? Чем был болен человек в пальто — обыкновенный зевака, полчаса назад топавший куда-то по Рижской?

И тут я вспомнил про осколок, вытащенный человеком в пальто из ноги. Осколок стекла, перепачканный тёмно-малиновым. Перепачканный тем, что было у Таньки в жилах. Малиновой кровью — быть может, позволяющей не дышать, жить без лёгких, без сердца и половины груди. Не говоря о таких мелочишках, как откушенный нос. Короче говоря, дающей организму какие-то сверхчеловеческие возможности, доселе неизвестные. А что? Гипотеза вполне удовлетворительная. Да, с фантастическим элементом, с одним «иксом». Но «икс» этот рано или поздно будет открыт, — и лучше бы рано, чем поздно.

Допустим, человек в пальто инфицировался «иксом» — и преобразился в подобие Таньки («игрека»). И её мужа («зет», вторичное преображение). И тоже захотел есть. И не только захотел, но и стал есть. Еда ведь обреталась поблизости. Голодный поел, но еда повела себя агрессивно: стала пулять из «ПМ» и снесла человеку в пальто голову: на снегу было набрызгано зелёного и малинового, и, как черепки от разбитого горшка, лежали остатки лба и затылка.