Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей

Заслуживает внимания криминологическая статистика советского времени, которую приводит в своей книге генетик Владимир Эфроимсон{472}. Интересна она прежде всего тем, что в первые десятилетия советской власти утвердилось мнение: основным стимулом преступности служит «дурная среда», наследственность здесь ни при чем. Человека толкают на преступления бедность, эксплуатация или преступное окружение, в которое он попал. Более того, пропагандировался тезис о том, что по мере приближения к коммунизму все эти «пережитки прошлого» будут исчезать, а значит, преступность тоже исчезнет. Действительно, количество преступлений в СССР в 1960–1970-е гг. заметно снизилось по сравнению с лихими десятилетиями Гражданской войны и послереволюционной разрухи. Ушли в прошлое банды послевоенного времени, известные нам в основном по телефильму «Место встречи изменить нельзя». Но преступность как таковая не исчезла, и криминалисты второй половины ХХ в. все больше склонялись к мнению: дело тут не только в среде. Статистика, собранная в СССР в «годы застоя», показала, что «среди убийц лица с различными психическими аномалиями составили 89 %, среди совершивших изнасилования – свыше 78 %, тогда как среди обследованных… преступников олигофренов оказалось в 14–15 раз больше, чем среди всего населения»{473}. Преступность в массе своей – это все же аномалия, вызванная врожденной гипертрофией агрессивного инстинкта с одновременным подавлением способности к эмпатии и «правового чувства». Преступники резко контрастируют с людьми, находящимися на противоположном полюсе, – безукоризненно честными и человеколюбивыми, теми, которых в старину называли праведниками. Их доля в популяции не очень велика, как и доля «ломброзовских типов». Большинство же населения образует группу середняков – тех самых, которые оказываются то «плохими», то «хорошими» в зависимости от жизненных обстоятельств.

Сегодня большинство специалистов по эволюции и генетике человека полагают, что в становлении нашего вида играли роль элементы как биологической, так и социальной/культурной эволюции{474}. Обсуждая природу альтруистичного и преступного типов поведения, среду и воспитание нельзя скидывать со счетов. Но нельзя закрывать глаза и на генетическую разнородность человеческой популяции, наличие в ней всевозможных уклонений от «золотой середины». Снова и снова от прямолинейного «или – или» мы приходим к более реалистичному «и – и», которое лучше всего отвечает духу подлинного дарвинизма, не искаженного его недобросовестными интерпретаторами. Сформированный в нас эволюцией инстинкт взаимопомощи и сотрудничества сделал возможным становление человеческого общества, основанного – при всех его недостатках и темных сторонах – на кооперации и взаимовыручке. Вполне возможно, что этот инстинкт даже сильнее противоположного ему инстинкта агрессии, который, если он проявляется в чистом виде, не приносит ничего, кроме деструктивности и зла. Люди не настолько плохи, как они склонны думать о себе в припадках пессимизма. Эволюционная генетика и антропология рисуют нам, скорее, оптимистическую перспективу. Позвольте мне завершить эту главу еще одной выдержкой из книги В. Эфроимсона:

…упорная агрессивность, злобность, жестокость, хищничество, паразитизм, бессовестность, выражающиеся в рецидивирующей, подлинной преступности, не коренятся в природе нормального человека как наследие, оставленное эволюцией{475}.

Глава 11 Уроборос

Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю.

А. ЧЕХОВ. ПИСЬМО ВИКТОРУ БИЛИБИНУ. 11 МАРТА 1886 Г.

Загляните в любой мифологический словарь или словарь символов, и вы узнаете, что уроборос – это огромная рептилия, дракон или Мировой Змей, кусающий самого себя за хвост (рис. 11.1). Древний символ движения по кругу и вечного возвращения. Очень возможно, что лежащая на боку восьмерка (∞) – принятый в точных науках значок для обозначения бесконечности – тоже происходит от этого сказочного пресмыкающегося.