Мертвый сезон. Конец легенды

…Вот так вот. Действительно, были засекречены. Правда, отец иногда выступал перед коллективами, но всегда в сопровождении «искусствоведа» в штатском, а то и двух, которые иногда давали советы, что и как говорить, а иногда и прерывали на полуслове. Серьезное замечание получил батя после своего общения с коллективом ЗИЛа. Сначала его провели по цехам, где сидели группы курильщиков и отдыхали в неположенное время, а потом он рассказал трудящимся свою липовую биографию, сходную с фильмом «Мертвый сезон». А в заключение сказал:

— Я был бизнесменом и знаю, как работают на Западе. А вот у вас столько курильщиков и бездельников увидел, что удивляюсь. Почему не разогнали половину их к чертовой матери!

Рабочим шутка понравилась. Они даже аплодировать начали. А товарищи забеспокоились:

— Нельзя так, Конон Трофимович! У нас здесь не Запад, а Советский Союз и нет эксплуатации человека человеком…

Самым радостным событием был приезд связников отца Крогеров осенью 1969 года. Их обменяли на агента британских спецслужб Джеральда Брука, завалившегося в Москве. Радости отца не было границ. Он очень переживал за них. И очень любил. И очень надоедал кагэбэшному начальству просьбой вызволить из беды…

Детей у Морриса с Леонтиной не было, несложно догадаться почему. Остались ли в Штатах родственники у Морриса, он не знает. Возможно. Хотя Коэн вышел из семьи эмигрантов, американцы признают его своим: раскопали, что в колледже он был отличным игроком в американский футбол и даже получал спортивную стипендию. Моррис подтвердил, что играл: «Может, поэтому у меня до сих пор так болит и ноет по ночам разбитая в Миссисипи коленка?»

Люди, знающие чету Коэнов достаточно близко по московскому периоду их жизни, рассказывают, что у стариков-разведчиков была идеальная совместимость. Верховодила, правда, Лона, однако решения принимал как в США, так и в Англии молчаливый Моррис. Лона щебетала по-русски, он же погружался в книги на английском. Теперь сам признался мне, что больше года не читает — отказали глаза.

Известно, что приговор был, по крайней мере внешне, воспринят ими с профессионально сыгранным спокойствием. Крогеры сохраняли его все девять лет мотаний по британским исправительным заведениям.

— Одна тюрьма была омерзительнее другой, — рассказывал дядя Моррис. — Меня переводили из камеры в камеру, перевозили с места на место. Боялись, убегу. Или разложу своими идеями заключенных. Сидел с уголовниками, и люди, с которыми я отказывался сотрудничать, надеялись, что сокамерники сломают «русского шпиона». А я находил с ними общий язык. Видите в уголке на стуле здоровенного медведя? Мне подарил его в тюрьме в день рождения знаменитый налетчик, совершивший «ограбление века». Меня с тем парнем действительно считали особо опасными. И Блейка — тоже (Джордж Блейк — сотрудник британской Сикрет Интеллидженс Сервис, долгие годы передававший ее секреты советской разведке. — Авт.). Нас с Джорджем судили в том же 1961-м, и вдруг мы каким-то чудом или по недосмотру оказались вместе в лондонской тюрьме «Скрабе». Вот кто стал другом до конца жизни. Мы говорили обо всем на свете и находили общий язык, словно сиамские близнецы. Мои 20 лет казались шуткой по сравнению с его приговором в 41 года. И Джордж сбежал. Ничего другого не оставалось. А вот встретились здесь, в Москве. И дружим…

Интересно, не правда ли? Чем дальше в лес, тем больше дров. Может, еще что-нибудь раскопают о Коэнах-Крогерах. Да, их не очень дружелюбно встретили в Москве официальные товарищи. Долго искали им квартиру и нашли что-то весьма и весьма скромное. А потом Крогеров, как мне рассказывали, принял Юрий Владимирович Андропов, поинтересовался здоровьем, затем спросил:

— Ну как, выбрали квартиру?

— Квартиру? — Леонтина рассмеялась. — Какая квартира? Нам ваши товарищи предложили какие-то клетушки. Хуже, чем камеры в британской тюрьме. Разве только решеток нет на окнах.

Юрий Владимирович побагровел, но сдержался и очень медленно произнес, глядя на своих товарищей:

— У нас что, квартир уже нет?