Мертвый сезон в агентстве

Их набралось неожиданно много – полный багажник ее «мерседеса». Обратно ехали, перебрасываясь шутками, обмениваясь впечатлениями от приобретений. Неожиданно Елена Юрьевна – она сама вела машину – почувствовала какое-то напряжение. Казалось, что в салоне машины начала быстро сгущаться атмосфера, предвещая резкую перемену погоды. Было жарко, отчего-то барахлил кондиционер, и она опустила боковое стекло. Ворвавшийся ветер шаловливо вскинул подол ее легкого летнего платья, полностью обнажив замечательно загорелые крепкие ноги зрелой женщины, от которых просто не было сил отвести глаза. Гортанно смеясь, как это умела делать только она, Елена, одной рукой держа баранку руля, другой попыталась опустить платье, но, видимо, не слишком настойчиво. А потом, чего, в конце концов, стесняться – красота достойна обозрения! Боковым зрением она заметила, как напрягся спутник, но в следующий момент его ладонь, пытавшаяся помочь ей с непослушной материей, якобы промахнулась и жарко легла на круглое, атласно сияющее колено. Будто не замечая неловкости, она продолжала призывно смеяться, дразня Валерия своей ослепительной наготой. Рука его тут же поплыла вверх по тугому холеному бедру и вдруг вцепилась в скользкий шелк ее промежности, а сам Валерий, издав горлом непонятный глотающий звук, поднырнул головой под руль и впечатал губы в роскошное тело.

И в тот же момент он услышал ее холодно-предостерегающее:

– Осторожно, молодой человек!

Елена резко тормознула, а он, ничего не успев сообразить, кутенком слетел с сиденья на пол, больно ударившись плечом и едва не вывихнув руку.

Придя в себя, он исподлобья взглянул на женщину и встретил презрительно-снисходительный ее взгляд, который вмиг бросил его из жара в ледяной холод.

До конца поездки они больше не разговаривали, словно сами взяли и порушили напрочь ими же созданную интимную близость. А въехав в ворота, она приказала охраннику перенести покупки в дом и ушла за ним следом, лишь холодно кивнув неловкому кавалеру на прощанье. Не пригласив в дом и даже не поблагодарив за помощь.

Он очень расстроил тогда ее, этот наглый мальчишка. А ведь у Елены Юрьевны уже наклевывалась было мысль приласкать при удобном случае своего обожателя. И все оттого, что в ее интимных отношениях с Николаем что-то нарушилось. Был очередной период, когда у него не клеились дела, он нервничал, злился, стал попивать лишнего. Дошло до того, что в какой-то момент он просто опротивел ей своими пьяными ночными притязаниями, и считанные минуты близости с ним превращались для нее в мучения, он словно растерял всю свою ласку и пользовался ею исключительно для скорого удовлетворения своих физиологических потребностей. Она чувствовала, что он относится к ней теперь как к любой попавшейся под руку шлюхе.

Легкая разведка, произведенная Еленой, подтвердила ее предположения: в офисе мужа, оказывается, уже завелась секретарша с длинными ленивыми ногами и бесстрастной физиономией куклы Барби. А подобные работницы, как известно, служат лишь для одной цели: быстро и без последствий снять стресс у своего босса.

И тогда Елена Юрьевна приказала в одной из комнат особняка, рядом со своим кабинетом, оборудовать собственную спальню со старинной кроватью и балдахином над ней. Николай Андреевич, говоря словами классика, получил полный отлуп. Впрочем, внешне отношения между супругами почти не изменились.

Вот тогда и произошла встреча, на какое-то время круто изменившая внутреннее состояние Елены Юрьевны.

Черт ее занес на маленькую художественную выставку в одном из салонов на Тверской. Прочитала надпись на панно при входе: «Чечня: война и мир». Зашла, и первым, кого встретила, был Дима. Елена не помнила его фамилии, но навсегда запомнила имя молодого живописца из студии имени Грекова, который приехал на первую тогда чеченскую с альбомами и блокнотами, наполнявшимися зарисовками боевых и мирных эпизодов. Он был ранен во время артобстрела, осколком российского снаряда разворотило правую руку до такой степени, что единственно возможным решением было отнять ее. Оперировала Елена. Правая рука для художника – это же действительно настоящая трагедия. Но оказалось, что Дима был левшой.

Она постоянно навещала его, пока он лежал в госпитале, но потом его увезли в Москву и за делами следы его потерялись. И вот он перед ней – будто и пяти прошедших лет не было. Возмужал, седина в волосах посверкивает, глаза спокойные и уверенные. И пустой правый рукав, заложенный в карман пиджака. Хорошего, модного.

Дима взял ее под руку и, будто они не расставались, повел по залу, показывая свои наброски, небольшие картины маслом, гравюры. Подвел еще к одному рисунку – женскому портрету, и сердце у Елены вдруг заколотилось, как от слишком большой дозы кофе. Она узнала себя – ту, в Чечне, в мятом сером халате и хирургической шапочке, с усталыми и очень грустными глазами.

– По памяти пришлось… – объяснил Дима. – Но у меня есть и другие наброски. Хочешь, покажу?

Он сказал ей «ты», как когда-то в госпитале, после выхода из наркоза.