Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»

То, что Швигеру удалось создать столь человечную обстановку, говорило об его умении руководить людьми, ведь условия на субмаринах были суровые¹⁴⁸. Там было тесно, особенно в самом начале патрульного плавания, когда везде, где только можно, включая гальюн, хранились продукты. Овощи и мясо держали в самых прохладных местах, вместе со снаряжением. Расход воды ограничивали. Желающие побриться использовали для этого остатки утреннего чая. Никто не мылся. Свежие продукты быстро портились. При всякой возможности команда прочесывала местность в поисках еды. Командир одной субмарины отправил людей на шотландский остров охотиться, и те подстрелили козу. Матросы регулярно грабили корабли, забирая джем, яйца, бекон, фрукты. Нападение британского самолета стало для одной субмарины приятной неожиданностью, когда сброшенная им бомба, не попав, взорвалась в море. На поверхность всплыла стая оглушенной рыбы.

Однажды во время патрульного плавания команде U-20 удалось раздобыть целый бочонок масла, но к тому времени у кока не осталось под рукой ничего пригодного для жарки. Швигер отправился на промысел. Заметив в перископ флотилию рыболовецких судов, он направил субмарину прямо туда. Рыбаки, охваченные ужасом, были уверены, что сейчас их потопят. Но Швигеру нужна была только рыба. Рыбаки с облегчением отдали команде столько, сколько уместилось в субмарину.

Швигер дал приказ погрузиться на дно, чтобы команда могла спокойно поесть. “Теперь у нас была свежая рыба, – говорил Центнер, – жаренная в масле, паренная в масле – ешь сколько душе угодно”¹⁴⁹.

Впрочем, эта рыба и запахи от нее могли лишь ухудшить воздух внутри – самую неприятную особенность быта U-20. Прежде всего, там несло от тридцати мужчин, которые никогда не мылись, носили не пропускающую воздух кожу и пользовались одной маленькой уборной. От гальюна порой шла вонь, как в холерном бараке, а сливать нечистоты можно было, лишь когда субмарина находилась на поверхности или в мелких водах, иначе давлением воды все загнало бы обратно. Такие казусы обычно случались с новичками, как матросами, так и офицерами; называлось это “подводное крещение”. Запах дизельного топлива проникал во все уголки судна, так что каждая чашка какао и каждый кусок хлеба непременно отдавали нефтью. Кроме того, камбуз еще долго после приготовления еды источал ароматы, самый явственный из которых напоминал запах мужского тела – запах вчерашнего жареного лука.

Все это усугублялось присущей только субмаринам феноменальной процедурой, необходимость в которой возникала, когда судно находилось в погруженном состоянии. На субмарине всегда имелись баллоны с кислородом. Ограниченное количество кислорода, пропорциональное числу людей на борту, выпускали из баллона во внутреннее пространство судна. Для регенерации использованного воздуха его прогоняли через соединение калия, чтобы очистить от двуокиси углерода, после чего воздух снова поступал в помещение. Во вневахтенные часы членам команды рекомендовали спать, поскольку спящий человек потребляет меньше кислорода. Когда субмарина находилась на глубине, атмосфера внутри становилась похожей на ту, что бывает в тропических болотах. Воздух делался таким влажным и плотным, что дышать было тяжело – корпус нагревался от тепла человеческих тел, еще не остывших дизельных двигателей и электрических приборов. По мере погружения субмарины в более холодные воды разница температур внутри судна и снаружи приводила к конденсации влаги, от которой насквозь промокала одежда и разводилась плесень. На субмаринах это называлось “подводный пот”¹⁵⁰. Присутствовавшие в воздухе пары нефти также конденсировались, отчего на поверхности кофе и супа образовывалась масляная пленочка. Чем дольше судно находилось на глубине, тем хуже становились условия. Температура внутри могла подняться до 100 градусов по Фаренгейту[4]. “Невозможно и представить себе, какая атмосфера создавалась при подобных обстоятельствах, – писал один командир, Пауль Кениг, – какое адское пекло закипало в стальной оболочке”¹⁵¹.

Люди жили ради того момента, когда субмарина поднималась на поверхность и открывался люк в боевой рубке. “Первый глоток свежего воздуха, открытый люк рубки, двигатели, вернувшиеся к жизни, после пятнадцати часов на дне – это стоит испытать, – говорил другой командир, Мартин Нимеллер. – Все оживает, ни одна душа не думает о сне. Все матросы стремятся набрать в грудь воздуха, выкурить сигарету, укрывшись под козырьком на мостике”¹⁵².

Хуже того, эти неудобства приходилось переносить на фоне неотступно преследующей судно опасности, когда все сознавали, что им грозит смерть, страшнее которой невозможно себе вообразить: медленное удушье в темноте, в стальном цилиндре на дне моря.

Такая участь едва не постигла U-20 во время одного из патрулей.