Мерзавец на выданье

Валерия попробовала сделать такие же, но у нее не получилось. Получились другие, неуклюжие, но молодое здоровое тело просило, требовало любых, любых движений. Валерия не ограничивала себя, старательно дергала плечами и животом, настойчиво подражая Михаилу. Она наконец увидела, оценила, как он танцует и залюбовалась. Даже восхитилась. Ей было весело. Ему тоже.

— Танцуют мажоры и мажорки! — кричала она, изо всех сил вращая бедрами.

— Да! Да! — вопил он, посылая себя в новый каскад конвульсий. — Трепещите рабы! Трепещите!

— Мажоры и мажорки! — старалась перекричать его и музыку Валерия.

— Мажоры и мажорки! — не отставал и он от нее. — Мажоры и мажорки с цинизмом в любви!

— С цинизмом в любви! — вторила она, мысленно поражаясь: «Как он танцует! Как танцует!»

— С экстази в крови!

— С экстази в крови!

— С Диролом в зубах! С мобильными в руках! Под тупое техно танцуют! Танцуют! Танцуют!

— Танцуют! Танцуют!

Михаил вдруг остановился, окинул презрительным взглядом толпу и сказал:

— Знаешь, мне здесь противно. Уйдем?

— Уйдем? — растерялась Валерия, но, тут же махнув рукой, радостно согласилась: — Уйдем!

И они ушли. Михаил поймал такси. Они катались по городу. И целовались. Валерия первая поцеловала его, сама. Он ответил, пугаясь того, что ему хорошо. Хорошо с ней, черт возьми! Хорошо, с этой верзилой! Намного лучше, чем с Лизой.

Да-да, он подумал именно так, он их сравнил.

Катались долго, пока не распухли губы, пока не взбунтовался таксист и пока не опомнилась Валерия.

— Мишка, — закричала она, — ты же бездну денег потратил!

— Вот-вот, — проворчал таксист, — а платить кто будет?

— Я заплачу, — выгребая последнюю мелочь, успокоил его Михаил.

И они вышли. Вышли где-то на окраине, в каком-то спальном районе, даже сами не поняли где — так казалось Валерии. Вышли, долго бродили среди каменного однообразия, поражаясь унылости этого, будто другого города. Словно и не Москва: облезлые балконы, оклеенные обрывками объявлений двери, бьющий в нос, нашатырный душок подъездов, сладковатая вонь мусоропроводов…

— Думаешь, они в нищете живут потому, что меньше нас заработали? — неожиданно спросил Михаил.

Счастливая Валерия пожала плечами, мол мне не до этого. Он сам ответил на свой вопрос.

— Они живут в нищете не потому, что меньше нас заработали, а потому, что больше нас пропили, — зло сказал он и изумился: — Что за народ? Что за страна?

Валерия возмутилась:

— Знаешь что, Миша, ты мне надоел! Почему ты все время кусаешься?

И снова зазвонил его сотовый.

— Да, Дэн, я занят сейчас, потом перезвоню, — нервничая, гаркнул он в трубку и обратился к Валерии:

— Я не кусаюсь. Я сержусь на них за то, что ленятся, боятся напрячься. Ненавижу тех, кто ищет в жизни одних наслаждений и находит их только в бутылке или на конце иглы. Здесь, в этой стране поразительно много таких, безразличных даже к себе. Настоящих трудяг слишком мало. Им не вытащить из безобразия эту большую страну. И хитрые, но беспринципные этим пользуются. Я не могу этого видеть!

Валерия нахмурилась и язвительно заметила:

— А вот я не видела тебя за настоящей работой. Ты, Миша, просто злюка. «Мажоры» и «мажорки» тебе не нравятся, простые люди — тоже. На тебя не угодишь.

— А ты привыкла угождать? — взорвался он. — Да? Угождать любишь? Так начни с Дорофа!

— И начну!

— И начни!

— И начну!

«Стоп, — подумала Валерия, — мы опять ругаемся. Зачем? Все было так хорошо».

Но поздно. Он плюнул, сунул руки в карманы и, презрительно насвистывая марш Мендельсона, пошагал решительно в сумрачную даль каменных джунглей.

— Миша, — закричала она, — ну почему ты такой строптивый?

— А ты?

— Миша, вернись!

Он отмахнулся:

— А пошла ты…

И она пошла.

За ним.

Даже не пошла, побежала. Догнала, схватила его за рукав:

— Миша! Миша!

Он дернулся и, злясь на себя, выкрикнул:

— Ну почему ты все время меня хватаешь?

— А ты? Ты тоже меня хватал, — робко напомнила Валерия.

— Вот и радуйся, больше хватать не буду.

Она взмолилась:

— Миша, пожалуйста, перестань. Ну что на тебя нашло? Да, я возразила. Не любишь когда возражают?

— Не люблю.

— Пожалуйста, — покорно согласилась Валерия, — больше не буду тебе возражать. Да и возражать, собственно, нечего. В этих домах действительно большей частью живут алкаши. Пенсионеры и алкашы, порой это одно и то же. Миша, хватит сердится.

Он остановился:

— Послушай, почему ты ко мне пристаешь? Ты можешь не приставать?

Она подумала и ответила:

— Могу.

— Вот и не приставай.

Он резко повернулся и побежал. Она растерялась и, не понимая, что происходит, отчаянно закричала:

— Миша, а зачем же мы тогда целовались?

— Для развлечения, — бросил он и зачем-то добавил: — К тому же я тебя не просил. Сама навязалась.

Валерию словно кипятком окатили. Она до крови прикусила губу и разочарованно прошептала:

— Эх, ты, Миша…

Он даже не оглянулся. Он убегал от нее. Его спина снова превращалась в точку, а Валерия смотрела на эту сутуловатую спину и ненавидела ее. Ненавидела почему-то одну спину. К Мише была только жалость: ранимый, раздражительный, больной…

Еще бы, человек совсем недавно был Лизкой брошен, падал в обморок, раскроил затылок…