Мерзиния

Они выждали, пока открывшая им молчаливая женщина кончила возиться с запорами, и повела их за собой, из тёмного пространства под балханой (жилая надстройка над воротами и двором. Обычно там живут летом) через двор.

Здесь, в торце флигеля, занимавшего всю его ширину, имелось несколько дверей, ведущих, судя по всему, в небольшие комнаты.

Одну из них женщина и отпёрла, объяснив по-мерзиянски Лене:

– Вы за эту неделю первые. Видать, опять «финансовый кризис». Народу не до развлечений… Так что без соседей.

Лена по-мерзиянски же и поблагодарила, забрав ключи.

Леонид чуял на себе изучающий взгляд. Ничего, он переживёт… Лишь бы не узнали и не сдали!

Об этом он поторопился спросить у Лены, очутившись внутри комнаты.

– А… Не бери в голову! – отозвалась та, зажигая выключатель у входа. – У Гуландом телевизора нет. Она женщина старой закалки! Говорит, что от Госновостей её тошнит… Поэтому она и радио-то держит на канале, который передаёт только музыку восьмидесятых. А там про тебя уж точно не…

Леонид огляделся. Они стояли как бы в приямке. В метре от двери начинался ровный, и во всю ширину комнаты, невысокий – по колено – деревянный помост. В дальнем его углу лежали сложенные одна на другую шесть курпачей (тонкий ватный матрац), подушки, и постельное белье.

И больше в комнате, если не считать пары пластиковых баклажек с водой и нескольких пиал, ничего не было.

– Ладно. Давай-ка посмотрим твою руку, – выдавил Леонид, глядя на плюхнувшуюся на помост с перекошенным лицом Лену, – Если перелом, я знаю, что делать.

Лена кивнула. Леонид опустился на колени перед ней и аккуратно закатал рукав кофты.

Да-а… Рука действительно была сломана. Примерно на середине предплечья прямо на глазах росла шишкообразная опухоль, и красовался огромный разноцветный синяк. Там, где рукав не защищал руку, шла живописная кровавая ссадина – словно по руке прошлись граблями.

Леонид закатал и свои рукава. Его подташнивало от волнения и страха, но что делать, он действительно знал.

И чем быстрее они сделают, тем больше шансов, что срастётся…

Он забрался на помост, и принёс простыню. Всунул её между зубов Лены, приказав:

– Прикуси! Будет очень больно, но деваться некуда! Мне надо вправить смещение, если оно есть! А оно, похоже, есть… И немаленькое.

Леонид осторожно, а затем и сильно надавливая тонкими пальцами, ощупал обе лучевые кости. Так, малая лучевая точно сломана – шевелится. Лена замычала, на глазах выступили слёзы, на лбу – пот. Она побледнела, почти позеленела.

– Терпи! Сейчас будет хуже всего! – упёршись коленом в плечо горе-вратарши, он правой рукой оттянул кисть, а левой, перебирая сильными пальцами, вставил, как мог, на место отошедший от прямой линии кусок малой лучевой.

Лена заорала, замычала, но простыни не выпустила. Удивительно, как она не потеряла сознания: Леонид по себе знал, что боль адская.

Осторожно ослабив нажим, он убедился, что кость не смещается никуда. Повезло им!..

Если бы излом шёл по косой, Лене понадобилось бы лечь на растяжку…

То есть – в больницу.

– Порядок! – Леонид постарался голосом передать свою бодрость и уверенность в благополучном исходе своих действий. – Перелом простой, видать, просто кость хрупкая – переломилась, как спичка. Но излом прямой, и теперь надо просто его зафиксировать… Потерпишь? Я тут во дворе видел подходящие ящики… – он положил многострадальную руку на помост, и показал Лене, как её придерживать другой рукой, до его прихода.

Та кивнула. Простыня во рту придавала ей странный вид…

Крупные капли пота, смешиваясь со слезами, текли у неё по всему лицу, и даже капали с кончика носа. Что-то кольнуло Леонида прямо в сердце.

Что это?! Жалость? Сострадание?

Давненько он ни к кому их не испытывал…

Здесь, в Мерзинии, культивировали самостоятельность и силу! Как в мультфильме о Маугли… Выживает сильнейший.

И – «каждый – сам за себя!..»

Засопев от неловкости за неуместные проявления, Леонид вышел.

Под навесом, где хранился всякий хлам, он в рассветной полумгле быстро разломал с помощью рук и подошв подходящий ящик из-под фруктов, и отобрал пару тоненьких дощечек. Жаль, конечно, что неоструганные…

Ничего, сгодятся на первое время.

Первую дощечку он все равно был вынужден подогнать: она оказалась длинновата. Зато разорвать на полосы простыню, извлечённую из зубов Лены, оказалось просто: от частой стирки та совсем потеряла прочность.

– Так что, здесь у твоей подруги дом свиданий? – пытаясь отвлечь Лену от неприятной и снова болезненной процедуры, Леонид глянул ей в глаза. Это было просто: он опять стоял перед ней на коленях, и по мере возможности быстро и плотно прибинтовывал распухшую руку к дощечкам, сложенным в подобие лоточка. Главное, лишить кость возможности смещаться!

– Ну… да. – выдавила та, пытаясь перестать плакать. Ей плохо удавалось, и слёзы текли по грязным щекам, оставляя две явственно видимые светлые дорожки.

– А мы, значит… Предаёмся преступному разгулу похоти? – он попытался пошутить, зная, что получилось неудачно, и что Лене сейчас не до его плоского юмора. Но всё равно – пусть говорит. Ей сейчас лучше не молчать.