Мерзость

Антон зашёл в каюту. Захарыч тихо лежал на своей шконке. Его большие голубые глаза были широко раскрыты и как будто смотрели прямо в глаза Антону. Нетёсову стало не по себе. Такое ощущение, что он и не мёртв вовсе. Будто прям сейчас, не сводя с него взгляда, спросит: «Ну и чё припёрся, Нетёсов?» В каюте было холодно. Из иллюминатора завывал ледяной ветер. На столе лежала засохшая надкусанная булка с повидлом и остывший чай с молоком, в котором уже успела образоваться плесень. Нетёсов подошёл к Захарычу. Никогда прежде он не видел мёртвых людей. Тело старпома уже начали покрывать синие трупные пятна, но запаха от него ещё не было.

– Чё, Антошка, трусишь? – вошёл в каюту Гена. – Захарыч тебя и после смерти напряжёт работать, да? – И Гена разразился хохотом от собственной шутки.

– Гена, пытаешься Захарыча рассмешить? – появился Колян. – Да от тебя самого землёй сильней, чем от старпома тянет.

– Так, ребятишки, давайте Захарыча выносить, – скомандовал боцман.

Матросы взялись за края простыни, на которой в свою последнюю ночь заснул старший помощник, и аккуратно стащили его на одеяло, которое постелили заблаговременно на полу. После этого вынесли Захарыча на одеяле из каюты.

– Боцман! – раздался крик капитана, затем его шаги по трапу с мостика. – Боцман!

– Как задолбал орать, – сквозь зубы процедил Альбертыч.

– Боцман!

– Да, Сергеич, мы тут!

– Боцман!

– Слушаю!

– Боцман, тащите Захарыча в трюм!

– В трюм? – переспросил Альбертыч. – Там же рыба.

– Ну и что, что рыба? Куда нам ещё его девать? Тащите доски из «шкипёрки», соорудите ему ящик – и в трюм. Рыбу там раскидайте аккуратно! Захарыча отсепарируйте чем-нибудь! В бэги его гроб заверните, нам ещё пароход загружать.

– Загружать? У нас же человек умер. Как же мы с трупом этим будем дальше пароход грузить? – начал возмущаться Гена, но капитан даже не посмотрел в его сторону

– Всё ясно, боцман?

– Ясно, Сергеич.

– Пока не можем получить указаний от начальства. Нас либо обратно в порт, либо дальше на перегруз, – как бы отвечая на вопрос Гены, сказал капитан, но при этом обращаясь к боцману.

Матросы схватили одеяло, на котором лежал старпом, со всех сторон, и поволокли его вниз по трапу. Матерясь и кряхтя, они преодолели три этажа судовой надстройки и выволокли Захарыча в курилку.

– Надо бы перерыв сделать, – весь красный и облитый потом, прохрипел Гена.

– А Захарыча здесь и оставим? – проговорил Колян, не отрываясь смотря на завёрнутый в простыню труп на полу.

Захарыч, плотно завёрнутый в белую ткань, теперь больше походил на египетскую мумию. Лишь пятки холодных ног, которые по цвету не особо отличались от простыни, напоминали матросам, что когда-то это был их непосредственный начальник. Альбертыч и Гена потянулись за сигаретами, намекая, что объявлен перекур, но Антон остановил их фразой:

– Как-то неуютно здесь с Захарычем.

– Ты прав, Антошка, – подхватил боцман. – Я с Захарычем и живым никогда бы курить не пошёл. Он даже мёртвым тебя до белого каления доведёт. – И Альбертыч расхохотался так, что, наверное, все окрестные суда могли услышать этот смех. Вообще, за время совместной работы все члены экипажа знали, что любимый комик у боцмана – сам боцман. От шуток любого другого у него и мускул на лице не шелохнётся.

Матросы опять схватили одеяло, на котором лежал старпом, и вынесли тело на улицу. Антон выходил последним, яркое зимнее солнце резануло по его глазам, привыкшим к мраку. Вся палуба «Плутона» (так называлось судно) была покрыта снегом. Ветер сдувал снежинки с грузовых стрел, и они, белые и холодные, падали на раскалённые лица матросов, а также на замаскировавшиеся в белом полотне ещё более холодные, чем сам снег, ноги Захарыча. Отовсюду доносились наглые крики не ведающих морозов чаек. Белые, будто айсберги, гордые птицы поодиночке кружили над судном, садились жёлтенькими лапками на покрытый инеем и снегом металл парохода, оставляя маленькие следы по всему «Плутону». Шипело, пенилось и обрушивало на судно свои волны неспокойное, тёмное, будто сама ночь, море. Точно лапы гигантского и неведомого человеку чудовища тянулись волны к покойнику на палубе. Кровожадное море как будто шептало: «Отдайте его мне». Антон подтащил по снегу Захарыча поближе к кнехтам и привязал его к ним бечёвкой, которая валялась за трюмом. Матросы вернулись в тёплую курилку.

– Как-то сейчас тяжело представить, что этот мешок ещё вчера бегал и кричал: «Почему не работаете?!», «Кто вас в каюты отправил?!», – улыбался Альбертыч.

– Ага, боцман, – поддержал Колян. – Такое ощущение, что он уже родился таким мёртвым.

Всё помещение заполнилось серым горьким дымом дешёвых сигарет. Боцман, отвернувшись от всей команды, смотрел на улицу. Можно было подумать, что он, не отрываясь, смотрит на труп старпома. Гена развалился на отсыревшем старом диванчике рядом с Коляном, который просматривал на телефоне фотографии с пьянки, которую экипаж закатывал во время стоянки в Пусане. Нетёсов сел в противоположный угол, из внутреннего кармана куртки достал книгу и стал читать.