Месье, или Князь Тьмы

В этом я сам давно убедился. Вскоре она поднялась из-за стола и принялась ходить по комнате, словно репетируя какую-то пьесу. Маски на ней уже не было, и глаза озорно блестели. Сделав вид, будто наливает виски с содовой в стакан, Сильвия подала его Тоби, и он, поблагодарив ее, сделал вид, что пьет, а потом поставил стакан на крышку рояля. Закурив сигарету, — уже настоящую — она почти тотчас бросила ее в горящий камин, и этот нетерпеливый жест привлек мое внимание — на некоторых обгоревших клочках бумаги я узнал почерк Пьера.

— Ты жжешь письма Пьера? — спросил я.

Сильвия замерла, прижав руку к груди. Через миг,

словно демонстрируя нам свою полную адекватность, она вдруг упала перед камином на колени, расплакалась, потом стала вытаскивать из огня сморщившиеся листки и разглаживать их на коленях.

— Зачем я это сделала?! — кричала она. — В них нет ничего такого, что надо скрывать, совсем ничего такого!

Да уж, ничего такого в них точно не было. Я забрал у нее полусгоревшие листки и, усевшись, стал их по порядку складывать, а она вновь вернулась к своему пасьянсу. Вскоре я заметил, что записи сделаны не только рукой Пьера. Витиеватый женственный почерк Сатклиффа, тем более его замечательные чернила, не узнать было невозможно. Вырванные из блокнота странички обычно валялись повсюду, и определить, когда какой был исписан, не взялся бы никто.

Встреча на току, сражение со смертью и любовью, как у византийского богатыря Дигениса

После забастовки на железной дороге были обнаружены странные вещи, например, гора срезанных роз на запасном пути

Интуиция не имеет памяти, она выбивается из колеи, из накатанных размышлений и логики

опять изнурительный сон со зловещими аллегорическими фигурами и еще одним «сном во сне», про соборы, в мокрых ботинках сидящие ночью в голубой воде каналов

письмо к Пиа, написанное во сне с помощью азбуки Брайля

из всего этого жуткого хаоса, Пиа, я пытаюсь сотворить новую и, возможно, последнюю мою книгу. Пол в студии устлан фрагментами этой грандиозной головоломки

когда эпоха уходит в море и рассеивается в волнах, то, что от нее остается, остается по чистой случайности; пятая часть древнегреческих драм, десятая часть елизаветинских — вот и все. Так о чем печалиться?

Дети очень милы и не страдают бахвальством, за что им надо благодарить лишь самих себя.

Язык — вещь замечательная, и без него мы как без рук, но в то же время это самое зловредное изобретение человека, оно разрушает тишину, обрывая лепестки разума. Чем дольше я живу, тем более стыжусь.

Без печали нет любви, как нет массы без гравитации.

Механизм причинно-следственной связи могуществен и математически неопровержим даже для человека с незаурядным умом.

Я читал эти фрагменты грандиозной головоломки, то есть незаконченного романа Роба, страницы которого устилали пол в верфельском архиве, а Тоби продолжал безжалостно, как дятел, долбить клавиши, стараясь извлечь нужную мелодию.

— Сильвия.

Она подняла темную головку и рассеянно посмотрела на меня, все еще поглощенная картами, их завораживающими раскладами.

— Пьер сказал тебе?…

Глупо было затевать этот разговор, и Тоби недовольно поморщился. Однако она сделала вид, будто ничего не слышала. А спустя мгновение сказала:

— Он продумал все до мелочей, прежде чем решился следовать правилам. А потом всей душой устремился к этому.

— К чему, Сильвия?

Сильвия печально улыбнулась, и я понял, что она опять соскользнула с пути реального времени в солипсизм детства. Я положил бумаги на стол, и она тихо прочитала одну фразу: «В следующей жизни меня поглотит тот, чью плоть я пожирал в этой». Я даже предположить не мог, где Пьер отыскал этот афоризм для своей записной книжки, и откуда он списал четверостишие забытого елизаветинца: