Месье, или Князь Тьмы

С приближением сумерек мы упаковали вещи и снова двинулись по пустыне в Макабру. Ни единого слова не было произнесено на обратном пути. Аккад словно истощил свой словарный запас. Мы же были настолько измотаны, что не могли ни о чем думать. Аккад был хмурым и пребывал уже в собственных размышлениях; да и усталость от долгих переездов начала сказываться на всех нас. В Макабру мы приехали поздно вечером и с радостью отдали слугам утомленных лошадей. Большинство гостей уже разъехалось; и ярмарка сворачивалась — торговцы паковали товары. Завтра Макабру вновь обретет привычную тишину, а все палатки исчезнут, словно по мановению волшебной палочки. Тогда же мы решили, что отправимся домой на самолете нашего хозяина. Поэтому, неторопливо отобедав, мы отправились прощаться с исчезающим на глазах городком. Здесь мы пережили нечто незабываемое, взбудоражившее наши ощущения. Это мы осознавали очень хорошо.

Мы возвратились в город. Неделя пролетела в срочных делах и неотложных встречах, поэтому мы виделись лишь несколько минут перед сном. Не успели оглянуться, как наступила долгая осень, Пьер дни напролет торчал в старой Патриаршей библиотеке с покоробившимся деревянным полом, где покосившиеся стеллажи были забиты византийскими трофеями и манускриптами. Аккад выправил для него разрешение у самого патриарха, личный секретарь которого владел несколькими языками и тоже занимался наукой, поэтому мог направлять моего друга на нужный путь: среди глубоких ям и зыбучих песков в писаниях отцов-пустынников, истерично проклинавших гностиков, и островков сохранившихся документов забытой веры, представляемой почти призрачными, загадочными фигурами Карпократа[73] и Валентина.[74] Мы с Сильвией тоже кое-что почитывали, однако без особого энтузиазма, в отличие от Пьера, полностью погрузившегося в свои изыскания — до такой степени, что его рассеянность стала притчей во языцех среди коллег.

Иногда он совершал немыслимые чудачества, например, звонил мне в разгар пресс-конференции по экономическим вопросам, чтобы сказать:

«Кажется, я понял, в чем сила молитвы. Все зависит от того, кому она предназначена? Напомни вечером, чтобы я рассказал».

…Да уж, действительно, проблема. — Молитва, по-видимому, богу процесса? Нелегко концентрировать свои мысли на том, что вселенная — лишь гигантский абсурд, когда ландшафт и вся атмосфера Египта столь прекрасны, когда жизнь так заманчива, тем более когда тебя любят. Я положил трубку и, снова задремав, повернулся на бок, чтобы быть ближе к спавшей нагишом Сильвии, которая прижималась ко мне всем своим податливым телом, в точности повторяя мою позу. Мы спали, но как обычно спят в сиесту — изнуряющим полусном, навеянным жарким египетским полднем, прохладным морским ветерком и тишиной, которую нарушают лишь истошные «иа-иа» привязанного неподалеку осла. Стоило мне опустить веки, и вокруг нас вновь сгустилась тьма; я почувствовал, как язык Сильвии нежно прикоснулся к моему, а потом скользнул по груди, по животу, и, наконец, словно маленький колибри затрепетал над моим пенисом. Я держал в ладонях ее прелестную головку, словно нечто бесплотное, и старался навсегда запомнить темные, коротко стриженые волосы, а потом мне захотелось ощутить пенисом и волосы, и округлые ушки, похожие на едва народившихся ягнят, и белые зубы, и губы, которые я потом собирался покрыть долгими счастливыми поцелуями. Мне было невмоготу возвращаться мыслями в старую скрипучую библиотеку, где блохи выскакивают из щелей, где похрустывают манускрипты, где над огромными пергаментами корпел мой друг, заплутавший в выморочном мире Карпократа. В этом мире являющем собой негатив мира уже напечатанного, вроде бы досконально нами изученного. Но он теперь казался лишь сплошным заблуждением, еще более опасным из-за своей неодолимой привлекательности.

— Поцелуй меня. Еще. Еще раз.

Нельзя не подчиниться подобному приказу, если он исходит от женщины. Все старо как мир — и всякий раз как впервые — так бывает у всех.