Месье, сделайте мне больно

В приемной пылесосила Май Ли. Если мне не придется больше пользоваться ее услугами, я попрошу Флоранс выплатить ей компенсацию от моего имени и, вероятно, взять ее на работу.

Я снова собирался набрать номер Шапиро, когда раздался звонок в дверь.

Удивленный, я посмотрел на часы: шесть вечера. Должно быть, пациент не получил мое сообщение. Ошибкой было верить в то, что темнота могла поглотить окружающий мир. Он не только продолжал существовать, но и упорно преследовал меня там, где у меня не было желания встречаться с ним.

Я зажег лампу и пошел открывать.

Это действительно оказался мой пациент.

Он бросил на меня удивленный взгляд.

– Я рано пришел? Такое ощущение, что вы меня не ждали.

И с грустным видом добавил вполголоса:

– Приходить раньше – в этом я специалист.

Временами ему нельзя было отказать в чувстве юмора. «Я преждевременный семяизвергатель», – объявил он мне в нашу первую встречу, как если бы речь шла о ремесле или почетном отличии. Возможно, это и побудило меня взять его на психоанализ. Ему это было нужно. Несмотря на большой успех в профессиональном плане – он пользовался авторитетом, управлял крупной компанией, занимающейся информационной поддержкой, – его личная жизнь не удалась. Боязнь женщин и особенно его неумелость с ними поддерживали только его чувство печального одиночества. Вот почему он возлагал большие надежды на психоаналитическую работу. Он редко пропускал сеансы. Я не решился отослать его домой.

Я подвинулся, чтобы дать ему войти и, как с Математичкой, попросил его посидеть немного в комнате ожидания.

Однако все оказалось не так просто, как в прошлый раз.

Прикосновение к Ольге было мне противно. Она была ледяной, но дело не в температуре, а в запрете, как если бы мертвый, чтобы защититься от живых и не имея другой возможности, производил парализующий разряд, подобный электрическому, отбивающий всякое желание притрагиваться к нему. Но Семяизвергатель ждал, и мне было необходимо пройти через Ольгины объятия. Превозмогая отвращение, я обхватил ее за плечи и перевернул. На спине она оказалась единым целым, в той же позе, в какой лежала на животе: согнутые ноги и вывихнутые руки – одна спереди, другая за спиной. Она походила на кусок цемента, совершающий оборот на сто восемьдесят градусов. Трупное окоченение заканчивается только через семьдесят два часа, но ледяной холод, в котором я ее оставил, должно быть, ускорил этот процесс. Я схватил ее за пиджак, свалил на ковер, потом приподнял кушетку и, придерживая ее, ногой придвинул Ольгу к стене. Потом опустил кушетку и изо всех сил надавил сверху, как на плохо закрывающийся чемодан. После нескольких попыток мне удалось вернуть ее в первоначальное положение. Ольга была надежно спрятана под ней. Возможно, это положило конец фиксированности ее членов? Но у меня не было времени в этом удостовериться, главное, что ее не было видно. В этом отношении мне показалось, что результат ни в чем не уступал тому, которого я достиг, принимая Математичку.

В отличие от нее, при входе в кабинет Семяизвергатель не проявил особого волнения. Он снял пальто, повесил его на вешалку рядом с дверью и лег на кушетку. Обычный ритуал, которому он спокойно подчинялся. Я смог бы поверить, что сеанс был почти обычным, если бы, усаживаясь в кресло, не заметил, что кушетка стоит неустойчиво. В спешке я утратил бдительность. Из-за того, что тело Ольги было недостаточно сдавлено, оно мешало одной из ножек кушетки опуститься на пол. Кроме того, я с ужасом увидел, что ее голова немного высовывалась из-под кушетки. Она была воскового цвета, а глаза пристально смотрели на меня, как если бы она не хотела упустить ничего из сеанса, в то время как ее язык, казалось, облизывал ковер. Чтобы отвлечься от нее, я смотрел на «Двадцать четвертый день».Но ее глаза и язык не давали мне покоя настолько, что я уже приготовился к тому, что они появятся на картине.

Что касается пациента, он, казалось, совершенно не был обеспокоен положением кушетки.